Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ Праздникъ „Соколовъ” въ Харьковѣ. (Съ фотографіи Анатолія Вернера). ЛАНДЫШИ. Бѣлые ландыши… Нѣжные, милые, Снова ко мнѣ вы пришли, Дѣтски-довѣрчиво, словно пугливые, Мягко прижались къ груди. Тихо шептали неясное, странное, Душу ласкали мою Бѣлые ландыши… долго желанные, Васъ я люблю… Сумерки грустныя, утра туманныя, Ранней весны ароматъ, Ландыши милые, ландыши жданные Мнѣ говорятъ… говорятъ. Э. Грунина. Опираясь однимъ колѣномъ на бѣлые береты, положенные на землю, съ ружь ями на перевязяхъ, стояли въ глубокомъ молчаніи солдаты донъ Карлоса. Каза лось, что жгучее солнце Наварры, въ эти пасхальные дни, посылало всѣ свои горячіе лучи только сюда, въ ущелье, гдѣ только иногда пролетавшій сѣрый дроздъ мѣшалъ псалмопѣнію священника и ризничаго. Выше, на зубчатыхъ верши нахъ, стояли часовые, вырисовываясь не подвижными силуэтами на фонѣ голубо го неба. – Странное это было зрѣлище-началь никъ арміи въ роли священника передъ своими солдатами. И эти двойныя обя занности Кабесиллы ярко отражались на его наружности: въ грубыхъ чертахъ ею лица, потемнѣвшаго отъ Постоянныхъ по ходовъ, замѣчалось выраженіе энергіи, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ имѣлъ видъ аске та, но только аскета не блѣднаго и не живущаго за толстыми монастырскими стѣнами. Его маленькіе черные глаза сильно блестѣли. :ЭтО’ быілъ человѣкъ съ упорнымъ и настойчивымъ характе ромъ. Каждый разъ, когда онъ повора чивался къ присутствующимъ съ подня тыми руками, чтобы произнести „Domi- nus vcbiskum”, подъ священнической одеждой можно было замѣтить военный мундиръ, пистолетъ и каталонскій ножъ. „Что онъ съ нами сдѣлаетъ”! съ ужа сомъ спрашивали себя плѣнники. Много разъ они слышали разсказы о жестоко стяхъ Кабесиллы, которыя создали ему особенную славу въ королевской арміи. Какимъ то чудомъ этотъ странный священникъ былъ сегодня въ очень ми лостивомъ настроеніи. Обѣдня на откры томъ воздухѣ, успѣшная битва накану нѣ, радостное пасхальное утро привели его въ хорошее расположеніе духа. Лицо его приняло веселое и даже доброе вы раженіе. По окончаніи обѣдни ризничій убралъ все съ алтаря и спряталъ свя щенные сосуды въ большой ящикъ. Его перевозилъ на своей спинѣ мулъ, шедшій всегда позади всей арміи. Священникъ подошелъ, наконецъ, къ плѣннымъ. Это были республиканскіе карабинеры, ис томленные битвой въ теченіе цѣлаго дня и тоскливой ночью, проведенной на сѣ нѣ въ овчарнѣ, куда ихъ заперли пос лѣ сраженія. Ихъ было двѣнадцать чело вѣкъ. Пожелтѣвшіе отъ страха, истощен ные голодомъ, жаждою и усталостью, они жались другъ къ другу, какъ ’стадо животныхъ на бойнѣ. Клочки сѣна на мундирахъ, аммуниція, пострадавшая во время бѣгства и ска, пыль, которой они были покрыты, начиная отъ помпоновъ ихъ шапокъ и кончая кончиками ихъ желтыхъ башмаковъ,—все это вмѣстѣ при давало имъ видъ побѣжденныхъ, когда физическое изнуреніе соотвѣтствуетъ нравственному потрясенію. Кабесилла бросилъ на нихъ мимолетный взглядъ и тихо разсмѣялся торжествующимъ смѣ хомъ. Онъ былъ доволенъ, что видитъ республиканскихъ солдатъ униженными, блѣдными, оборванными среди стройныхъ и хорошо одѣтыхъ карлистовъ, набран ныхъ изъ горцевъ Наварры и Бискайи. „Viva Dios”! мои дѣти!—сказалъ Ка бесилла съ добродушнымъ видомъ. Рес публика, видно, плохо кормитъ своихъ защитниковъ. Вы похожи на волковъ въ Воскресенье, 16-го Мая 1910 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 9990. К А Б Е С И Л Л А . А. Додэ. Священникъ кончалъ служить обѣдню, когда къ нему привели плѣнныхъ. Это было въ одномъ дикомъ ущельѣ Аришю- легіи. Обвалившаяся скала съ нависшей надъ ней вѣткой гигантскаго фиговаго дерева служила мѣстомъ для алтаря. Карлистское знамя съ серебряной бах ромой замѣняло напрестольную пелену. Вмѣсто церковныхъ сосудовъ поставили два выщербленныхъ алькаразаса. А у Мигеля, исполнявшаго во время обѣдни обязанности ризничаго, звенѣли патроны въ патронташѣ. ,2 ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье, 16-го Мая 1910 года. I мая въ одной изъ женскихъ коллегій въ’^Соединенныхъ Штатахъ. Игры и танцы вокругъ дерева 1 мая. Пиренеяхъ, которые когда горь; покрыты снѣгомъ, бѣгутъ въ долины, чтобы поню хать хоть только за пахъ сала въ свѣтиль никахъ. Кто служитъ правому дѣлу, тому лучше живется. Не по пробуете ли bermanos? Бросьте эти проклятыя шапки и надѣньте луч ше бѣлые береты… Какъ вѣрно то, что се годня у насъ Свѣтлое Христово Воскресенье, такъ можете быть увѣ рены въ томъ, что, если кто крикнетъ „да здравствуетъ король!”, тому я дарую жизнь и дамъ содержаніе, ко торое получаютъ у ме ня мои солдаты. Не успѣлъ священ никъ кончить своей рѣчи, какъ всѣ шапки полетѣли вверхъ, и раздались крики: „да здравствуетъ Кабесил- ла!“ Несчастные Они такъ боялись умереть. Да и мясо, которое жарилось на вертелѣ солдатами, было такое розо вое и прозрачное при яркомъ освѣщеніи, такъ вкусно и со блазнительно пахло. — Пускай дадутъ имъ по скорѣе поѣсть! сказалъ смѣясь священникъ. Если волки такъ кричатъ, значитъ, они ужъ очень голодны. Карабинеры удалились. Но одинъ изъ нихъ, самый моло дой, стоялъ передъ Кабесиллой неподвижно. Его рѣшительный и гордый видъ не соотвѣтство валъ дѣтскимъ чертамъ его ли ца, покрытаго, какъ легкимъ налетомъ, едва замѣтнымъ свѣтлымъ пушкомъ. Шинель молодого карабинера была слишкомъ велика для него и ложилась складками на спинѣ и на рукавахъ. Его блестящіе глаза, глаза араба, оживленные испанскимъ пламенемъ, лихо радочно горѣли. Взоръ этихъ глазъ стѣснялъ Кабесиллу. — Что тебѣ? спросилъ онъ его. — Ничего… я жду рѣшенія своей участи… Твоя участь такая же, какъ и твоихъ товарищей. Я не дѣлаю исключеній: помило ваны всѣ. — То все измѣнники и под лецы… Я ничего не кричалъ. Кабесилла вздрогнулъ и при стально посмотрѣлъ въ лицо юноши. — Какъ твое имя? — Тоніо Видаль. — Откуда ты? — Изъ Тонсерды. — Сколько тебѣ лѣтъ? — Семнадцать. — У республики, значитъ, больше нѣтъ мужчинъ, если она вербуетъ въ свои войска мальчиковъ. — Меня не вербовали, падре, я во лонтеръ. Высшее женское образованіе въ Японіи. Классъ біологіи въ женскомъ университетѣ въ Токіо. — А, знаешь ли ты, чудакъ, что у меня много есть средствъ заставить тебя кричать: „да здравствуетъ король”! Мальчикъ съ гордымъ жестомъ вос кликнулъ: — Я презираю ваши угрозы! — Такъ ты хотѣлъ бы умереть? — Хотя бы сто разъ. — Хорошо… ты умрешь. Священникъ сдѣлалъ знакъ, и взводъ солдатъ окружилъ приговореннаго къ ты попросить чего-ни будь передъ смертью?… Не хочешь ли ты съѣсть или выпить чего-нибудь. — Нѣтъ! отвѣтилъ мальчикъ. Но я не хо тѣлъ бы предстать передъ Богомъ безъ покаянія. Кабесилла не сни малъ еще стихаря и епитрахили. — Стань на колѣ ни! сказалъ онъ, опу скаясь на камень. Когда солдаты уда лились,осужденный на чалъ тихимъ голо сомъ: — Отецъ, благосло вите меня, грѣшнаго… — Но исповѣдь была вдругъ прервана ружейными выстрѣлами, раздавшимися у входа въ ущелье. — Къ оружью! кричали ча совые. Кабесилла вскочилъ,отдалъ приказанія, распредѣлилъ за ряды, разослалъ солдатъ и бро сился къ мушкетону. Онъ со всѣмъ забылъ о Тоніо, про должавшаго стоять на колѣ няхъ. Обернувшись, онъ уви дѣлъ его и спросилъ: -— Ну, что же ты стоишь? — Я жду разрѣшенія отъ грѣховъ. — Ахъ, правда!… сказалъ священникъ. Онъ торжественно поднялъ руку и благословилъ низко склонившуюся передъ нимъ голову юноши. Онъ искалъ глазами взвода солдатъ, по званныхъ для казни, но ихъ не было”, они бросились отра жать непріятеля. Тогда свя щенникъ отошелъ на нѣсколь ко шаговъ отъ волонтера, который передъ нимъ исповѣ- дывался, прицѣлился и въ упоръ выстрѣлилъ въ него. смерти. Онъ не миг нулъ даже глазомъ. У Кабесиллы шевель нулось чувство жало сти при видѣ этой бла городной храбрости. — Не желаешь ли 3 Воскресенье, 16-го Мая 1910 года САМЫЕ ВЫСОКІЕ МОСТЫ. Мостъ на р. Даго“ въ Андалузіи, на высотѣ 80 метровъ, построенный въ XVIII столѣтіи. Новый віадукъ въ Константинѣ (Алжиръ), построенный на высотѣ 100 метровъ. Рассъ Тессама. Абиссинскій вождь возстанія, глава регентства, бывшій наперс никъ Менелика. изъ года въ годъ; глумятся развязно съ аппетитомъ,— надъ его перьями, исправ ляющими должность усовъ и бороды, надъ его большими галстухами, похо жими на летучихъ мышей, надъ бронзо выми булавками, которыми онъ своихъ летучихъ мышей протыкаетъ, надъ запон ками, величиною чуть не въ чайное блюдце. Грѣшный человѣкъ, глумился и я надъ Савихинь’мъ, но… болѣе этого не будетъ. Никогда, ни за что. Пустой случай открылъ глаза мнѣ и моимъ товарищамъ по банку; пустой слу чай заставилъ всѣхъ насъ задуматься надъ Савихинымъ. И когда мы подумали немножко—какимъ славнымъ человѣкомъ оказался этотъ маленькій, похожій на щипанаго воробья, писецъ. Впрочемъ, буду разсказывать по по рядку. Былъ праздникъ; съ яснаго неба солнце улыбалось землѣ; на дорогѣ, смоченной за ночь сильнымъ дождемъ, не было пы ли; цвѣты пахли сильнѣе обычнаго, и трава глядѣла свѣжей, умытой, какой она не глядитъ въ засуху. Въ такіе дни хочется за городъ; хочет ся лежать гдѣ-нибудь на краю лѣсной поляны, смотрѣть, какъ шевелятся надъ головой листья деревьевъ, какъ малень кія, кудрявыя, точно дѣти или ангелы, облачка плывутъ по синему небу, пере гоняя другъ-дружку, рѣзвясь, играя. Хо чется бродить по лѣснымъ дорожкамъ, сворачивать въ сторону и продираться сквозь кусты, отдыхать на старомъ, по крытомъ зеленымъ мхомъ буреломѣ, смотрѣть, какъ шныряютъ въ травѣ про ворныя ящерицы, какъ между вѣтвей ле таютъ птицы; пестрокрылые мотыльки мелькаютъ то тамъ, то тутъ, и стрекозы быстро, какъ бѣгущіе разбойники, рѣ жутъ крыльями воздухъ. Я и мой сослуживецъ Алымовъ рѣши ли уѣхать за городъ. И вотъ около по лудня мы сидѣли въ вагонѣ съ билетами до первой станціи, гдѣ лѣсъ и просторъ и поле были къ нашимъ услугамъ. — Ба…—разсмѣялся Алымовъ,—смо три,—воробей здѣсь. — Кто? — Воробей. Я взглянулъ и увидѣлъ возлѣ двери Савихина. — Пойти, произвести маленькое ин тервью: зачѣмъ, куда? Алымовъ поднялся, но тотчасъ же сѣлъ. Я взглянулъ на пріятеля: никогда, ни раньше ни позже,—я не видалъ такого изумленія на его лицѣ. Привставъ, я по смотрѣлъ по направленію его взгляда; пришла моя очередь изумиться. *£Савихинъ сидѣлъ съ краю; возлѣ него, ближе къ окну, сидѣла женщина, Боже мой, какая женщина! Еслибъ я былъ женщиной, я подурнѣлъ бы отъ зависти и въ кровь искусалъ бы свои губы,—за чѣмъ я не похожъ на нее? Но я муж чина: я стоялъ и любовался. Нѣтъ, это не вѣрное слово: любовать ся можно собакой, лошадью; я былъ вос хищенъ, растроганъ; я былъ счастливъ и несчастенъ вмѣстѣ; я былъ веселъ, и сердце мнѣ щипала грусть. Я былъ счастливъ и веселъ оттого, что природа можетъ создавать такую кра соту; я гордился ею, какъ ея сынъ, какъ маленькій ея атомъ; почему я былъ пе чаленъ, и сердце мое рвалось отъ грусти? Мужчины поймутъ меня, а женщинамъ этого незачѣмъ знать. Пери Эдема, гурія рая—я не знаю, какъ назвать ее—говорила съ Савихи нымъ; кончивъ, она подняла голову и О Т К Р Ы Т О . (Миніатюра.) Немногіе знаютъ, что когда- то на свѣтѣ жилъ сума сшедшій нѣмецъ, который дока зывалъ, что каждый человѣкъ походитъ лицомъ или на звѣря или на птицу. Въ общемъ, это, конечно, вздоръ, но въ частности порою встрѣ чается сходство. Въ банкѣ, гдѣ я служу болѣе десяти лѣтъ, есть маленькій писецъ Савихинъ; онъ напоминаетъ взмокшаго, щипанаго воробья: такой же сѣрый, жалкій, ни чтожный,неколоритный; лицо у него чахлое, зеленоватое, а вмѣсто усовъ и бороды торчатъ какія-то глупыя, жидкія перья. Его не уважаютъ; надъ нимъ глумятся ЮЖНЫЙ КРАЙ ,4 ЮЖНЫЙ КРАЙ взглянула на насъ; только этого и недо ставало! Ея взглядъ ожегъ меня и Алы мова, и мы, какъ школьники, пойманные на мѣстѣ преступленія, понуривъ головы, опустились на скамью. Секундъ черезъ пять я посмотрѣлъ на Алымова; лицо у него было смущенное и глупое, до того глупое, что мнѣ захо тѣлось разсмѣяться; но я вспомнилъ, что и у меня—такое же, и ниже опустилъ голову. — Что, братъ?—шепнулъ Алымовъ. — Какъ хороша,— сказалъ я съ тоской. Мы замолчали; въ это время раздался свистокъ паровоза, и поѣздъ подошелъ къ полустанку; на площадку вагона взо бралась старушка съ дѣвочкой; онѣ оста новились въ дверяхъ и безпомощно гля дѣли по сторонамъ: въ вагонѣ не было ни одного свободнаго мѣста. Старушка была дряхлая, а дѣвочка очень малень кая, лѣтъ 3—4; имъ, навѣрно, пришлось бы ѣхать стоя, если бы вдругъ не под нялся Савихинъ и не уступилъ бѣдня гамъ своего мѣста. Савихинъ вышелъ изъ вагона и сталъ на площадкѣ. Мы съ Алымовымъ посмотрѣли другъ на друга. — Пойдемъ курить, сказалъ шепо томъ Алымовъ. — Идемъ… мнѣ давно хочется, со гласился я, стараясь избѣгать его взгляда. Тихо и робко, почти крадучись, мы вышли на площадку. Савихинъ стоялъ, опершись на боковой прутъ, и жадно вдыхалъ прохладу лѣса, черезъ кото рый пробѣгалъ поѣздъ. Алымовъ черк нулъ спичкой о коробку и окликнулъ писца. Савихинъ заморгалъ глазами и заулыбался. — Здравствуйте! сказалъ онъ. Мы съ Алымовымъ опять посмотрѣли другъ на друга; онъ прочелъ на моемъ лицѣ одобреніе и началъ: — Скажите, Савихинъ… (самоувѣ ренный голосъ моего пріятеля звучалъ Какъ-то особенно жидко и дрянно, какъ голосъ простуженнаго пѣтуха) кто эта да ма, съ которой вы говорили въ вагонѣ? — Это моя жена. Савихинъ сказалъ это спокойно и про сто, но я думаю, что еще никогда ни одинъ актеръ не производилъ самымъ выигрышнымъ монологомъ такого эффек та. Площадка закачалась у меня подъ ногами, и я схватился за дверь, чтобы не упасть. Не знаю, что случилось бы съ Алымовымъ, можетъ быть, что-ни будь еще худшее. Но поѣздъ остановил ся въ эту минуту у станціи, и мы, ша таясь, сошли на платформу. Опомнив шись, мы имѣли удовольствіе видѣть, какъ Савихинъ прошелъ мимо подъ ру ку съ гуріей рая, и какъ Эдельсонъ и Куницынъ, наши сослуживцы по банку, ѣхавшіе въ этомъ же поѣздѣ, отшатну лись отъ Савихина, разинувъ рты, выта ращивъ глаза и забывъ поклониться. — Съ кѣмъ это воробей? спросилъ, завидѣвъ насъ, Куницынъ. — Съ женой, холодно отвѣтилъ Алы мовъ. Мы ушли въ лѣсъ. Не знаю, что гово рили Куницынъ и Эдельсонъ—мы боль ше не видѣли ихъ,—но я и Алымовъ молчали; мы бредили молча по дорож камъ и безъ дорожекъ, молча лежали на мягкомъ мху. Только за обѣдомъ, въ скверномъ загородномъ ресторанѣ, Алы мовъ, выпивъ вина, заговорилъ. Новый городской театръ въ Евпаторіи. Ночные кошмары учащейся молодежи. Пуришкевичъ (поетъ): Я тотъ, чей взоръ надежду губитъ, Едва надежда расцвѣтетъ. Я тотъ, кого никто не любитъ, И все живущее клянетъ. — А, вѣдь, онъ, въ сущности, хоро шій человѣкъ. Я понялъ, что рѣчь идетъ о Сави- хинѣ; я много думалъ о немъ съ утренней встрѣчи и прйшелъ къ такому- же выводу. — Никто не уступалъ старушкѣ мѣ ста… онъ уступилъ. — У него доброе сердце. — Мм… замѣтилъ ты, какіе у него глаза? Глубокіе, вдумчивые… Такіе гла за я видалъ только у собакъ съ благо роднымъ сердцемъ. Не шутя: это, братъ, комплиментъ для насъ, людей. — Я знаю, — Мы были несправедливы къ нему. —Да. — Я своими глазами видѣлъ, какъ онъ подавалъ старику-нищему мелочь. Я тоже вспомнилъ нѣчто подобное; мы просидѣли за обѣдомъ лишній часъ и говорили горячо, убѣжденно; и какимъ милымъ человѣкомъ оказался этотъ за битый Савихинъ въ концѣ концовъ. На утро мы съ Алымовымъ шли въ банкъ, горя желаніемъ пожать честную руку писца и осадить остряковъ, если бы они вздумали пройтись насчетъ са- вихинскихъ перьевъ или запонокъ. Но ничего подобнаго не случилось. По всей вѣроятности, Эдельсонъ и Куницынъ бы ли свидѣтелями какого-нибудь другого по ступка Савихина, рекомендовавшаго пис- Воскресенье, 16-го Мая 1910 года. Афоризмы Рузвельта. Ha-дняхъ въ Берлинѣ выйдетъ кни га афоризмовъ Теодора Рузвельта. Приводимъ нѣкоторые изъ нихъ: — Я смотрю на бракъ, какъ на то варищество, въ которомъ каждый участникъ обязанъ въ равной мѣрѣ заботиться какъ о правахъ другой стороны, такъ и о своихъ собствен ныхъ. * * * Быть можетъ, школьное образова ніе и не даетъ хорошаго гражданина, но отсутствіе его, во всякомъ слу чаѣ, мѣшаетъ быть хорошимъ граж даниномъ. * * * Чѣмъ образованнѣе человѣкъ, тѣмъ онъ опаснѣе, если у него нѣтъ совѣсти. * * * Каждый, кто имѣлъ большой ус пѣхъ, если хочетъ быть честнымъ, дол женъ согласиться съ тѣмъ, что въ тор жествѣ его большую роль играли слу чай и счастье; это предохранитъ его отъ самомнѣнія, а другихъ—отъ чув ства низкой зависти. * * * Анархизмъ столь же мало является выраженіемъ „соціальнаго недоволь ства”, какъ карманная кража или по бои, нанесенные женщинѣ. *• * * * Не давайте потачки большимъ ворамъ. V ; Законодатели отвѣчаютъ за законы, суоья-^за ихъ примѣненіе и толко ваніе. * * * Въ сраженіи считаются только вы стрѣлы, попавшіе въ цѣль. * * * Несправедливыя войны часты, не справедливый миръ рѣдокъ; но надо опасаться того и другого. * * * Вѣрный признакъ низменнаго харак тера—приписывать дѣяніямъ другихъ только низкіе мотивы. Типографія и фото-цинкографія „Южнаго Края,” Сумская ул., д. А. А. Іозефовича. ца съ хорошей сгороны. Они и всѣ ос тальные были съ нимъ милы, вѣжливы, любезны. — Хотите папиросу, Савихинъ? — Отчего вы никогда не зайдете ко мнѣ? Мнѣ давно хотѣлось съ вами по знакомиться поближе. Въ концѣ занятій Алымовъ подкрался къ Савихину, схватилъ его руку и по трясъ. — Вы—благородный человѣкъ, Сави хинъ!—сказалъ онъ горячо и, -замѣтивъ недоумѣніе на лицѣ писца, добавилъ:— Я видѣлъ вашъ славный поступокъ вче ра. Вы—молодецъ. Замѣтивъ меня, Алымовъ сконфу зился. Почему? Я радъ подойти къ Савихину самъ и сдѣлать то же. Да, пустой случай открылъ намъ гла за, и мы оцѣнили Савихина… Но какая же у него красавица-жена, чортъ возьми!… А. Грузинскій.