Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ МАЛЕНЬКІЙ ФЕЛЬЕТОНЪ. ВОРОВСТВО. (ЭТЮДЪ). Всякое, даже ничтожное преступленіе имѣетъ свою исторію. Всякій, даже нич тожныя фактъ въ жизни человѣка остав ляетъ борозду на его сердцѣ. Всякое, да же ничтожное признаніе—цѣнно, если оно правдиво. Поэтому я и разсказываю вамъ этотъ случай. Я получила мѣсто бонны послѣ долгихъ мытарствъ, голоданія, униженія и про чихъ прелестей. Въ этой семьѣ оба, мужъ н жена, служили. Уходили съ утра, возвра щались вечеромъ. Я шила, помогала по хозяйству, возилась съ тремя испорчен ными дѣвочками и получала 10 рублей въ мѣсяцъ. Все это было-бы еще ничего, если-бы у меня не развилось острое малокровіе, и если бы не пришелъ въ ветхость мой костюмъ. Когда человѣкъ опустится фи зически и чувствуетъ себя въ тягость окружающимъ, онъ падаетъ все ниже и ниже. Кто-то при мнѣ выразился: — Не люблю я людей нечистоплотныхъ, не вѣрю я имъ. И ото топко. Нечистоплотные люди— морально нечистоплотны. Я въ то время была ужасиа. Грубила, пала, жадничала, сплетничала п безгра нично презирала себя самое. Особенно < кверно бывало по утрамъ. Несвѣжая ска терть, крошки, тусрый самоваръ, заспан ныя. блестящія Липа дѣтей и спертый воздухъ маленькой квартиры—наводили на меия чисто физическую тоску. Я садилась 8 а машинку и, вяло пере шивая худыя платьица, думала: — Есть люди богатые и бѣдные… счаст ливые и нссчастпые… какъ бы сдѣлаться богатой и счастливой? Правда, задача сама по себѣ чрезвы чайно глубокомысленна, и развивать ее можно до безконечности; только ботинки отъ нея не улучшались и юбка не новѣла. II когда я дотла до послѣдней ступени ппщеты, а вмѣстѣ и наглости, грубости, озлобленія и какой-то дикой лѣни, меня прогнали. Наняла я угслъ у акушерки. Къ большой, проходной комнатѣ, гдѣ висѣли старые нейзажп, валялпсь картон ки отъ шляпъ, рваные чемоданы, мпѣ по ставили кровать, тумбочку и ситцевыя ширмы. За это я платила 5 рублей въ мѣ сяцъ п обязалась не шумѣть. Одѣяло, бу дильникъ, спиртовку п еще кое-какія ме лочи я имѣла. Цѣлехонькій день въ квартирѣ раздава лись звонки, приходили незнакомые лю ди, уходили, суетились жильцы, изъ кухни неслась брань, стукъ, голоса, чадъ, а я южала безъ дѣла п размышляла: — Можетъ-быть, я—но я? На наше счастье,—всякое переживаніе имѣетъ конецъ. ‘Кто-то меня увидѣлъ, кто- то сжалился, кто-то хлопоталъ, кто-то снопа нашелъ мнѣ мѣсто. И заявилъ: М. Г. Халанскій. Ординарный профессоръ Харьк. ун-та. Скончался 30-го марта. Ф. П. Горевъ. Драматическій артистъ, скончавшійся 25-го марта. — Вы поступите къ Л., только вамъ необходимо другое платье и крѣпкіе баш маки. Позаботьтесь объ этомъ. Не можетъ же быть, чтобы вы не имѣли ни души зна комой? Я вспомнила Зою. Это была моя подруга еще по-гимназіи, дѣвушка низкаго происхожденія, но кра сивая, умная, добрая. Видѣлись мы рѣд ко, Зоя жила на одномъ концѣ города, я—на другомъ. Ѣхать по трамваю—рос кошь. а ходить—я не мастеръ. Такъ и встрѣчались—разъ въ одинъ мѣсяцъ. Одѣ валась она нарядно, гдѣ-то днемъ пропа дала, возвращалась поздно. Комнатку имѣ ла приличную, свѣтлую. Часто и вполнѣ искренно Зоя предла гала мнѣ денегъ. Минутами это являлось для меня искушеніемъ. Почему бы и не взять? Стыдно, скверно… Э, вздоръ, нѣть никакого стыда у того, кто оборванъ да голоденъ. Бери, если датъ. Часто рѣшеніе назрѣвало, усваивалось Я шла къ ней, вѣрнѣе, плелась, какъ отравленная муха. Слабость, тошнота и, голодъ, голодъ… А тутъ еще калоши пи щатъ, мокрая юбка въ ногахъ пугается, отъ грязнаго ворота шея зудитъ… Омер зѣніе!… Просто,—съ моста бы да въ воду… Явлюсь къ Зоѣ. Она рада. Смѣется. Ластится. Глаза у нея—глубокіе, груст ные. Мнѣ всегда казалось, будто покори лась она кому то сильному, всемогущему, неумолимому, и застыла въ своей покор ности. У меня руки такъ и опустятся Просить не могу, хоть и родная она мнѣ, понятная, близкая. Напьюсь чаю съ тя- нушками, прослушаю романсъ—два на ги тарѣ, посудачу нехотя и бреду обратно. Иногда плачу. Отъ злобы, безсилія, отчаянія плачу. И слезъ не вытираю. Итакъ, желая во что бы то ни стало получить обѣщанное мѣсто и сдѣлать баш маки, платье, я рѣшила побороть себя и занять у Зои. Отправилась. День весенній, солнечный, шумный. Ка таются, гуляютъ, смѣются. Смотрю я во кругъ, потомъ на себя, потомъ на дале кое, безстрастное, голубое небо. Почему оно молчитъ? Окажите, почему оно мол читъ? Ну, обождите… Кажется, я растя гиваю… Являюсь къ Зоѣ. Она уйти готовится. По обыкновенію, встрепенулась,… обняла. — Какая ты блѣдная, Соня… Даже страшно. Сорвала жакетъ, шляпу, начала кофе готовить. А разъ я только встрѣчала въ комъ-нибудь участіе,—силы мои падали окончательно. Я разрыдалась. Разсказываю, что и какъ… Сидитъ она, голубоглазая, бѣлокурая, внимательная, и тоже плачетъ. — Господи, вотъ неудача… были еще вчера деньги… 25 рублей… куда дѣлись съ комода—не знаю… потеряла ли я, вы мели, или украли… ума не приложу… Я утромъ бучу подняла… ругалась… не на шла. Пусть я умру, коли вру… Я повѣрила. Давно ее знала, и, дѣй ствительно. было у нея сердце доброе, чуткое, какъ у ребенка. Она проситъ меня: — Останься, голубка… Я вернусь къ вечеру… часиковъ въ семь… и денегъ принесу… Останься, родненькая… Мнѣ было все равно. Тащиться обратно или здѣсь сидѣть. Безразлично. Я осталась. Зоя ушла. Закатъ былъ розовый-рововый, на гори зонтѣ багровый. Запылали крыши, куполъ церкви, каланча. Гдѣ-то шарманка…Влаж- Воскресенье, 4-го Апрѣля 1910 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 9955. ,о ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье, 4-го Апрѣля 1910 гола. А Ѳ. Забѣлинъ Генералъ-лейтенантъ, новый начальникъ военно-учебн. заведенія. ный ВОЗДУХЪ, но ВОСйІШІЙ. Тревожный, Зи- вущій… Ахъ, какая нечеловѣческая тос ка, нечеловѣческая мука охватила ме ня!… Бросилась я на диванчикъ и рыдаю, рыдаю—духъ не переведу. Стемнѣло. Я встала, поправила волосы и начала на колѣняхъ нолнать, собирать свои бу сы. что разорвала, плача. Меня всегда занимала мысль, существу етъ ли—случайность, или все предвидѣно, записано, извѣстно тамъ, въ книгѣ Судьбы… Но такъ и нс знаю. Никто объяснить не можетъ. Ползаю я по полу, запускаю руку подъ комодъ и нахожу 26-рублевую бумажку. Сложена въ половину и йотомъ еще… книжечкой. Новенькая. Размышляю. с Ноя ошиблась. Не украли деньги и не потеряла она ихъ, а завалились и баста. А я нашла. – Отвѣтъ, кажется, простъ. Положи бу мажку на столъ, возрадуйся за Зою и жди. Не знаю,—я не крала ни до, ни по- Хильми-паша. Бывшій турецкій великій визирь, находив шійся въ Петербургѣ. Харьковскій съѣздъ инспекторовъ мелкаго нредита. Съ 9 по 10 и 15—17 марта. Въ заднемъ ряду стоятъ: И. А. Тимоѳеевъ, Ф. И. Бужиповъ, Н. Е. Тушновъ, И. А. Сокальскій, А. П. Битусъ, М. Ф. Крамаревскій, А. П. Ласаренко, А. Н. Георгіевскій, П. И. Владиміровъ, Н. В, Синельниковъ, Л. Н. Евдокимовъ (правитель канцеляріи управляющаго дѣлами мелкаго кредита), Н. Н. Шкорба- товъ, И. И. Зеленинъ. Во второмъ ряду стоятъ: В. Н. Кошелевъ, П. Г. Толмачевъ, В. Л. Савчинскій, И, В. Давыдовъ, А. Н. Микульшинъ, Г. А. Ганевичъ, И. Н. Керножиц- кій, В. Н. Федоровъ. Задній рядъ сидящихъ: П. И. Померанцевъ. В. Н. Мироновъ, И. М. Подольскій, П. Е. Зотовъ, А. И. Никольскій, Л. С. Биркинъ (управляющій дѣлами мел каго кредита), А. А. Беретти (помощникъ управляющаго), И. М. Васысь, Н. В. Батуричевъ. Нижній рядъ сидящихъ: П. Ф. Пусинъ, М. Ф. Лавриновичъ, Л. Е. Карповъ и К. Д. Минаевъ. томъ,—всегда ли бываетъ такое мгно венное, твердое, холодное рѣше ніе. Я взяла деньги, сунула за лифчикъ, нацѣпила шляпку и… ушла. Помню только, что я чувствовала без умную усталость, смутное недоброжела тельство къ Зоѣ н никакого раскаянія. И шла я н ѳ торопясь, и уснула г,ъ ту ночь безъ кошмаровъ. Черезъ недѣлю я поступила на мѣсто. Юбка, башмаки, тиролька… все у меня есть. Я довольна и по-прежнему не рас каиваюсь. Забыла. Кажется мнѣ, будто деньги съ неба свалились или подаре ны… Словомъ, о кражѣ не вспоминаю. Мѣсяцѣ проходитъ, два. Веду я однажды свою мартышку гулять въ скверъ… Встрѣчаю ЗоЮ. Осматриваетъ меня радостно, удивлепно. Видитъ—я чисто одѣта, пополнѣла, спо койна. Пошли мы вмѣстѣ, бесѣдуемъ. И вотъ тогда, (почему, хоть убейте— не знаю) охватило меня раскаяніе. Такое раскаяніе, что, вотъ, кажется, готова при всѣхъ на колѣни стать. Гляжу на нее, мучаюсь н думаю: — Ей я всѣмъ обязана… ей… Укра ла и молчу… Хотя бы покаяться… Охъ, уже это покаяніе… будь оно про клято… Не выдерживаю. Говорю: ВйскресеньеМ-го^ДпрѢ.пя 1910 года Подводные рудники олова въ Корнваллисѣ. Заимствованная нами изъ „СгарЫс’а” діаграмма представляетъ одну изъ старѣйшихъ шахтъ Великобританіи. По койная королева Викторія опускалась въ эти шахты въ 1816 году, а нынѣшній король Эдуардъ, будучи принцемъ Валлійскимъ, посѣтилъ шахты въ 1865 г. На лѣвой сторонѣ рисунка обозначенъ пунктиромъ путь для спуска въ шахты. 3 — Знаешь, я передъ тобою сильно ви новата… И пошла расписывать, и пошла…. все выложила. Я—горю, задыхаюсь, заикаюсь, а она стала сразу холодная, угрюмая, чужая. Возразила лѣниво, невесело: — Эхъ, ты… хотя бы уже молчать умѣла… Внутри себя бы и каялась… Не люблю я такъ… Уже больно гадокъ че ловѣкъ потомъ становится… И простилась со мною. Руку еле пода ла, не глядитъ. Я вернулась обратно, а все кругомъ дружится, кружится, плыветъ… Страдала я очень. А теперь вспомню и думаю—права бы ла Зоя. Нѣтъ для нѣкоторыхъ поступковъ Г/ІУШЬ (МИНІАТЮРА). Старый домъ стоялъ въ глуши. Въ старомъ домѣ пахло липовымъ цвѣ томъ, ромашкой и мятой, пріятнымъ запахомъ разныхъ лекарственныхъ травъ; большія зеленыя мухи звонко жужжали на солнцѣ близъ оконъ, а, когда тушили огни и умолкалъ шумъ дня, за печками трещали сверчки. По лы въ старомъ домѣ были всегда чи сто вымыты и застланы дорожками изъ сѣраго холста, которыя бѣжали отъ двери къ двери, сталкивались и перекрещивались. Передъ образами горѣли лампады, зеленыя, красныя, и голубыя, и качались на лентахъ пас хальныя яйца, а за образами были за ткнуты вербы, вселявшія въ мое дѣт ское сердце священный страхъ и при водившія на память старое присловье, которому меня выучила бабушка: „Верба—хлесъ, Бей до слезъ1*… На окнахъ стояли большія бутылки съ водкой, въ которой плавали апель синныя корки. Бутылки были заготов лены для праздничныхъ поздравите лей, а послѣ праздниковъ неожидан- ЮЖНЫЙ КРАЙ ни забвенья, ни прощенья, ни оправданія, И ВЪ ЭТОМЪ-ТО СОСТОИТЪ ужасъ В08Мв8ДІЯ за все равно—малое и великое. Анна Маръ. ,4 ЮЖНЫЙ К РАЙ но изсякали и принимали тотъ жалкій видъ, который прини маютъ колодцы пустыни послѣ прохода большого каравана съ сотнями меланхолическихъ верблюдовъ и смуглыхъ ара бовъ. Число поздравителей ба бушки, хотя, можетъ быть, и не равнялось сотнямъ, но все же было достаточно велико. Являлось духовенство, явля лись старушки, подруги ба бушки въ юности, сохранив шія до старости привязан ность къ ней. Онѣ были глухи, такъ что съ ними приходилось кричать, но это не затрудняло бабушку. Приходили старые отставные чиновники — Маку- шинъ и Чижиковъ, которые въ молодости, по слухамъ, были влюблены въ бабушку и, какъ это принято между соперника ми, враждовали и готовы были посягнуть даже на самую жизнь другъ друга; но бабушка вы шла замужъ; общее горе при мирило и сблизило враговъ, а теперь они мирно сидѣли ря домъ и закусывали за однимъ столомъ. ” — А не выпитьли намъ еще, Лаврентій Петровичъ? — спра шивалъ Чижиковъ. | Макушинъ бралъ вилку, втыкалъ ее въ лучшій отварный, плававшій въ уксусѣ, грибъ и говорилъ: — Этакіе великолѣпные грибы… Что же, ради грибовъ выпьемъ. Минутъ десять спустя предлагалъ Макушинъ: — А ну-ка, еще по одной. И Чижиковъ соглашался съ доброй улыбкой: — Развѣ ужъ ради грибовъ. Окна стараго дома выходили въ садъ, густой и сплошь заросшій ку стами. Сирень и черемуха лѣзли въ раскрытыя окна и роняли на подо конники свои душистые лепестки. Ко гда весной яблони были осыпаны цвѣ томъ, какъ снѣгомъ, сердце мое за мирало отъ восторга: сколько сочныхъ, румяныхъ яблокъ сулилъ онъ! Но ни одного яблока не попадало ни мнѣ, ни моей двоюродной сестрѣ Лизѣ до яблочнаго Спаса. На этотъ счетъ ба бушка была строга. Всѣ упавшія до срока яблоки она собирала, склады вала въ кошелки и отправляла въ чу ланы или въ погребъ. И только съ приходомъ августа мы вкушали за претнаго плода. Я не думаю, чтобы можно было со считать, сколько въ старомъ домѣ бы ло чулановъ, чуланчиковъ и холод ныхъ свѣтелокъ. Длинный рядъ цифръ, изъ которыхъ должно составиться это число, пугаетъ мое воображеніе, и ру ка моя отказывается писать ихъ. Въ каждомъ чуланчикѣ по стѣнкамъ стояли сундуки, надъ сундуками тя нулись полки съ рѣшетами, бурачка ми и кошелками; а къ потолку были привѣшены связки сухихъ грибовъ, баранокъ, окаменѣвшихъ отъ времени, травъ, вродѣ калуфера и мяты, су хихъ вѣничковъ и т. п. вещей. Я не знаю, что было въ бурачкахъ, кошел кахъ и рѣшетахъ; но я и Лиза мы сленно наполняли ихъ такимъ боль шимъ количествомъ прекрасныхъ и, главное, вкусныхъ вещей, что еслибы бабушка подарила намъ въ вѣчное и потомственное владѣніе по чулану,— намъ казалось, что мы были бы счаст ливыми всю жизнь. Лиза была страшной трусихой: она боялась всего, особенно же темныхъ комнатъ. Ей казалось, что въ каждой темной комнатѣ спряталась нечистая сила и вотъ-вотъ схватитъ ее мохна той и страшной рукой; она боялась лягушекъ потому, что думала, буд то лягушки кусаются, и пауковъ по тому, что они—пауки. Какъ и бабуш ка, она боялась дурного глаза, числа тринадцати, пятницы, соли, просыпан ной за столомъ, разбившагося зерка ла, которое будто бы предвѣщаетъ смерть; какъ и бабушка, она вѣрила въ гадалокъ, вѣрила въ какіе то вѣ щіе сны и, увидѣвъ во снѣ печь, цѣ лый день ходила мрачной, ожидая пе чали. Въ годы отсутствія, въ годы скитанія я представлялъ себѣ Лизу, сидящей у окна стараго дома, за мел кой мудреной строчкой, вышивкой или плетеньемъ кружевъ. Русая коса ея бѣжитъ по спинѣ, головка склонилась къ работѣ, пухлыя губки шевелятся, и тоненькій полудѣтскій голосокъ вы водитъ: .Черный цвѣтъ, мрачный цвѣтъ, Ты мнѣ милъ навсегда”… Это романсъ стараго дома. Кромѣ этого романса, память моя сохранила другой :J .Смолкни, п таш к а-к ан ар ей к а, Полно громко р а сп ѣ в а т ь;! Перестань’ты мнѣ, злодѣйка, Ретивое надрывать. Все давно забыто было. Пташка, лютый мой злодѣй, Ты все снова пробудила Звонкой пѣсенкой сиоей”… Только такіе романсы слы халъ старый домъ; только та кіе романсы слыхали и тѣ до ма, которые стояли направо и налѣво отъ стараго дома. }И вотъ черезъ десять лѣтъ я опять въ безвѣстномъ, забы томъ людьми городѣ, опять въ старомъ домѣ. Ноги мои по пираютъ тѣ ступени, по кото рымъ онѣ бѣгали когда то съ ребячьей рѣзвостью. И вла дѣтельница стараго дома, ба бушка, въ бѣломъ чепцѣ на сѣдыхъ волосахъ, опять предо мной — Бабушка! Дорогая!—кри чу я, бросаясь на шею бабушкѣ. — Андрюша! Мы замираемъ въ родствен номъ объятіи. — Гдѣ же Лиза?—спраши ваю я. — Лизы нѣту, дружокъ,— говоритъ бабушка, отирая ра достныя слезы. — Она потре нироваться поѣхала. У нихъ завтра автомобильная гонка, дру жокъ. Я смотрю на стѣны стараго дома,— онѣ не обваливаются на меня. — Лиза участвуетъ въ автомобиль ныхъ гонкахъ?! — Два первыхъ приза взяла!—го воритъ бабушка, и въ голосѣ ея я слышу оттѣнокъ гордости.—Завтра, чего добраго, третій возьметъ. — Трусиха Лиза участвуетъ въ гон кахъ?! Да что-жъ это, бабушка? Да послѣ этого остается ждать одного: остается ждать, что Лиза будетъ ле тать на аэропланѣ?! — И будетъ! НавЬрно, будетъ. Спитъ и видитъ въ аэропланѣ летать! Бабушка гладитъ меня по головѣ, какъ гладила въ тѣ времена, когда я былъ ребенкомъ, и говоритъ: — Счастливый день: и ты пріѣхалъ, и черноболотинскія въ гору пошли. Я на нихъ на повышенье, дружокъ, сы грала. — Бабушка, вы играете на биржѣ?! Я падаю въ обморокъ. Лиза собирается летѣть на аэропла нѣ, бабушка играетъ на биржѣ… Что- же осталось отъ стараго дома, Боже мой?! А. Грузинскій. ‘•Типографія я фото-цинкографія «Южнаго Края», Сумская ул., д. А. А. Іозефовпча. Воскресенье, 4-го Апрѣля 1910 года. С. И. Друзякина. Артистка Императорскихъ театровъ. Къ{гастролямъ въ Оперномъ театрѣ.