Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ Скверная исторія. Съ нѣмецкаго. Всѣ гости ушли, и оберъ-лейтенантъ Эрихъ Вилкенсъ ушелъ съ ними. Братъ и сестра остались одни. — Послушай, Эля, серьезно загово рилъ военный врачъ Курдловъ,—твое поведеніе мнѣ сегодня не понравилось! Будь я на мѣстѣ Эриха, я бы запре тилъ тебѣ вести себя такимъ обра зомъ. Ты засватана, а для невѣсты не существуетъ флирта. Докторъ Курдловъ имѣлъ право го ворить такимъ образомъ; онъ былъ гораздо старше Эли и замѣстилъ ей отца и мать. Эля гордо закинула красивую го лову. — Кончилъ ты, наконецъ, Эйженъ? Ты все еще не можешь привыкнуть къ мысли, что я больше не ребенокъ! Позволь, мнѣ, пожалуйста, самой от вѣчать за свои поступки! Замѣтивъ его недовольство, она измѣнила тонъ: — Эйженъ, я вовсе не такая злая, какъ ты представляешь себѣ! Вѣдь, я такъ люблю Эриха. Но меня немно го сердило то, что онъ всегда такой спокойный, разумный, разсудительный и ни капельки не горячъ, не страстенъ, словомъ,—она весело и задорно улыб нулась,—я хотѣла убѣдиться, умѣетъ ли онъ быть хоть бы немного ревни вымъ. Докторъ, стоявшій все время у ок на, быстро обернулся.—Эля, ты затѣя ла скверную игру! Эрихъ слишкомъ серьезно смотритъ на вещи! Это мнѣ и нравится въ немъ, его серьезность, его глубокая натура! Я его считаю по рядочнымъ человѣкомъ, но думаю, что такими вещами съ нимъ шу тить нельзя! Не замѣтила ты, какой у него былъ видъ, когда онъ ушелъ? Онъ произвелъ на меня нехорошее впечатлѣніе. Эля громко расхохоталась. — О, это великолѣпно, онъ былъ, дѣйствительно, ревнивъ! Ахъ, Эйженъ, ты старый, черствый холостякъ, что ты понимаешь въ любви! Когда Эрихъ завтра придетъ, я извинюсь предъ нимъ, и все опять пойдетъ по преж нему! Успокойся, Эйженъ, я сдѣлала опытъ, и больше это не повторится!… Въ самомъ хорошемъ настроеніи ду ха она сѣла за рояль и сыграла весе лую пѣсенку. Г г * t I * * г Эля плохо спала ночь, ей снились страшные сны. Она перегнулась че резъ окно. Онъ все сше не прихо дитъ, а часы уже пробили одинна дцать! Онъ никогда еще не былъ та кимъ неаккуратнымъ, къ тому еще въ воскресенье, когда онъ совершен но свободенъ! Наконецъ-то, формен ная шинель! Но нѣтъ, это не онъ, а его денщикъ, направляющійся къ ихъ дому. Ея сердце вдругъ болѣзненно сжалось. Почему его самого нѣтъ, за чѣмъ онъ прислалъ денщика? Она вспомнила слова брата… В. Ф Левицкій. Профессоръ Харьковскаго университета. По случаю ?5-лѣтія его учено-педагогиче ской дѣятельности. М. В. Дандевиль. Артистъ и писатель, помѣщавшій свои раз сказы и въ „Южн. Краѣ“. Скончался въ Петербургѣ въ ночь на 19 февраля. Нѣсколько минутъ спустя Эля взволнованно и вся блѣдная вошла въ кабинетъ брата. — Эйженъ, онъ не можетъ придти, ему нездоровится. Врачъ казался недовольнымъ, что ему помѣшали. — Что жъ тутъ такого, это можетъ случиться со всякимъ! — Но денщикъ не знаетъ, что съ нимъ. И денщикъ выглядитъ такимъ озабоченнымъ и ведетъ себя такъ странно. Врачъ теперь только поднялъ голо ву отъ своихъ бумагъ и серьезно по глядѣлъ на молодую дѣвушку. — Видишь! возразилъ онъ. — Пожалуйста, Эйженъ, помоги, прошу тебя! проговорила она умо ляюще. Врачъ открылъ дверь.—Иванъ! по звалъ онъ громко. Иванъ, полный, добродушный па рень, на которомъ туго сидѣла фор менная блуза, тяжело переступилъ по рогъ и шумно отдалъ честь. Лицо простодушнаго парня, дѣйствительно, выражало озабоченность и безпо койство. Въ чемъ дѣло, Иванъ? спросилъ Курдловъ. — Не знаю, ваше благородіе! нехо тя отвѣтилъ денщикъ. — Разскажи! Но денщикъ мялся; онъ хотѣлъ что то сказать, но не произнесъ ни слова. — Разскажи! Слышишь? повторилъ Курдловъ на этотъ разъ такъ гром ко, будто разговаривалъ съ глухимъ. Денщикъ вздрогнулъ, потомъ встре пенулся и сталъ разсказывать; сна чала медленно, потомъ все плавнѣе и искреннѣе. Когда господинъ лейте нантъ пришелъ вчера вечеромъ до мой, онъ не былъ такъ расположенъ и въ духѣ, какъ всегда! Онъ скоро пошелъ спать, но не спалъ, всю ночь не спалъ! Онъ, Иванъ, видѣлъ, какъ всю ночь горѣла лампа въ спальнѣ его господина, онъ поэтому самъ не смыкалъ глазъ. Онъ все время слы шалъ, какъ лейтенантъ тихо ругался, потомъ стоналъ, мучительно стоналъІ Курдловъ бросилъ многозначитель ный взглядъ своей легкомысленной сестрѣ. Маленькая, блѣдная грѣшни ца дрожала. — Сегодня утромъ, продолжалъ денщикъ, его благородіе господинъ лейтенантъ сидѣлъ въ креслѣ около письменнаго стола, склонивъ голову на руки. Къ завтраку онъ и не при коснулся. Четверть часа тому назадъ господинъ лейтенантъ позвалъ его, Ивана, и велѣлъ извѣстить барышню, что онъ чувствуетъ себя нехорошо, и поэтому не придетъ. Онъ заперся и далъ приказъ никого не пускать къ нему. Докторъ качалъ головой. — А врача онъ не требовалъ? Онъ не велѣлъ позвать меня? — Нѣтъ, ваше благородіе. — Можешь идти, Иванъ! Но Иванъ не уходилъ. Онъ, каза лось, хотѣлъ что-то сказать, но не рѣ шался. Курдловъ это замѣтилъ. — Что еще? настаивалъ онъ. Вы кладывай! — Господинъ лейтенантъ отперъ письменный столъ, вынулъ оттуда ма ленькую бутылочку, долго смотрѣлъ на нее, а когда онъ ее откупорилъ, пахло очень остро… Врачъ вздрогнулъ.—Какъ оно пахло? быстро спросилъ онъ. Иванъ смутился. Онъ открылъ ротъ но не произнесъ ни слова. — Пахло оно, какъ салміакъ или какъ горькій миндаль…. или, какъ аммоніакъ, продолжалъ скороговоркой врачъ. Отвѣчай же! Лицо денщика просіяло. — Оно пахло, ваше благородіе, какъ горькій миндаль, произнесъ онъ, на конецъ, съ большой увѣренностью. Воскресенье, 7-го Марта 1910 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ НЬ No 9932. ,9 ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье, 7-го Марта 1910 года. Курдловъ прошелся по комнатѣ. — Можешь идти, Иванъ! приказалъ онъ. Казалось, будто его загорѣлое лицо немного поблѣднѣло. Онъ снялъ со стѣны фуражку и привязалъ саблю. Эля съ волненіемъ слѣдила за бра томъ. — Ты идешь къ Эриху? Ты безпо коишься? Курдловъ поглядѣлъ на сестру со страннымъ выраженіемъ. — Острый запахъ горькаго минда ля не оставляетъ сомнѣнія, что въ стклянкѣ синильная кислота! Эля испустила крикъ ужаса. Она съ отчаяніемъ бросилась къ брату,—Бери меня съ собой! Я хочу къ нему; ты одинъ не пойдешь туда! умоляла она. Четверть часа спустя всѣ трое сто яли въ передней оберъ-лейтенанта Вил- кенса. Денщикъ подкрался къ дверямъ кабинета и постучалъ, сначала тихо, потомъ все громче и громче. Нѣтъ от вѣта! То была ужасная минута! Врачъ стиснулъ зубы, а Эля почти въ обмо рокѣ опиралась на стоявшій около нея столикъ. Курдловъ подошелъ къ дверямъ и грубо отстранилъ денщика. Онъ по стучалъ въ дверь. М Н Тарновская, Къ ея процессу въ Венеціи. Какъ отзывался А. П. Чеховъ объ игрѣ В, В. Кзмщсаржевской, Въ только что вышедшемъ ежене дѣльномъ журналѣ „Солнце Россіи” помѣщены интересныя воспоминанія Е. П. Карпова о А. П. Чеховѣ. Авторъ воспоминаній, режиссировавшій чехов скую „Чайку” на сценѣ Александрин- скаго театра, разсказываетъ о томъ, какъ Чеховъ „принималъ” игру акте ровъ и актрисъ, участвовавшихъ въ „Чайкѣ”. Послѣ одной изъ репетицій Е. ГТ Карповъ спросилъ Чехова: — Что скажете, Антонъ Павловичъ? — Ничего… Только играютъ они много… Игры бы поменьше… Давы довъ безподобенъ будетъ и Варла мовъ хорошъ… — А Вѣра Ѳедоровна какъ?… Похороны В. Ѳ. Коммиссаржевской. Траурная процессія въ ПетербургЬ, направляющаяся съ Николаевскаго вокзала въ Александро-Невскую лавру. — Эрихъ, открой! крикнулъ онъ громко. Мертвая тишина царила въ перед ней, внутри также не слышно было ни шороха. — Позвать мнѣ кузнеца? тихо спро силъ денщикъ, и слезы покатились по его толстымъ щекамъ. Врачъ не далъ ему отвѣта. Онъ взялся за ручку дверей и потрясъ ее. Дверь открылась, она была не запер та. Темная, заспанная фигура подня лась съ дивана.—Что случилось?… по слышался голосъ лейтенанта, но боль ше онъ не могъ продолжать. Стройная, гибкая дѣвушка бросилась къ нему и обвила его шею руками.—Онъ живъ, онъ живъ! воскликнула Эля радостно. Эрихъ былъ растроганъ.—Но, Эля, воскликнулъ онъ, чего же мнѣ не жить? Отъ зубной боли не умираютъ. Зубы дѣйствительно невыносимо болѣли всю ночь, и я не смыкалъ глазъ, но теперь мнѣ гораздо лучше. Погляди-ка на ме ня, но не пугайся! Съ этой распухшей щекой я не могъ явиться къ тебѣ, моя дорогая! Ты бы смѣялась надо мной… Докторъ Курдловъ стоялъ между тѣмъ у письменнаго стола и вниматель но разсматривалъ стклянку.—„Den- tilla!”, капли противъ зубной боли!— Онъ вышелъ въ переднюю. Денщикъ впускалъ большихъ размѣровъ носо вой платокъ въ бездонный карманъ своихъ брюкъ. На его добродушномъ лицѣ еще видны были слѣды слезъ. — Коммиссаржевская по фигурѣ очень подходитъ… А только… Вы вѣр но замѣтили ей, что проще надо чи тать монологъ… Она читаетъ его, какъ хорошая актриса… А, вѣдь, Нина За рѣчная—деревенская барышня… Пер вый разъ говоритъ со сцены… Тру ситъ, дрожитъ… Она талантлива… Ни чего… Я думаю, она сыграетъ… Но съ каждымъ разомъ В. Ѳ. Ком миссаржевская все болѣе и болѣе увле кала Чехова своей игрой. — Она такь играетъ,—сказалъ какъ то Антонъ Павловичъ,—словно была у меня въ душѣ, подслушала мои ин тонаціи… Какая тонкая, чуткая актриса.. Антонъ Павловичъ, какъ большин ство авторовъ, нетерпѣливо, нервно Воскресенье^ 7-го Марта 1910 года. ЮЖНЫЙ КРАЙ Графъ Гансъ фонъ Шверинъ-Ловицъ. Новый президентъ германскаго рейхстага. Н. В. Чайковскій. Извѣстный семидесятникъ, недавно оправ данный въ Петербургскомъ судѣ. относился къ черной работѣ артистовъ на репетиціяхъ и страшно волновался. Наконецъ, наступилъ день перваго представленія „Чайки”. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ Е. Карповъ: На первое представленіе „Чайки” собралась публика юбилярная, коми ческой актрисы Е. И. Левкѣевой, въ бенефисъ которой шла „Чайка”. Пришли господа посмѣяться, пове селиться… И „Чайка” ей показалась веселой комедіей, если не фарсомъ. Они все принимали въ смѣшную сторону. Весь первый актъ, почти до конца, стоялъ глупый, жирный хо хотъ. Пропало настроеніе артистовъ. Про пали полутоны, пропали итонаціи. Про пало творчество. Пропала пьеса! — Что же это за ужасъ!.. Я прова лила роль… Чему они смѣются?!.. Мнѣ страшно выходить на сцену… со слезами на глазахъ, взволнованная, нервно дрожа всѣмъ тѣломъ, броси лась ко мнѣ В. Ѳ. Коммиссаржевская, послѣ перваго акта. Я успокоилъ ее, увѣряя, что она превосходно играетъ. Антонъ Павловичъ, блѣдный, расте рянный, ходилъ за кулисами, покусы- Новое о Жоржъ-Зандъ и Шопенѣ, Десять лѣтъ длилась сказка любви Шопена и Жоржъ-Зандъ, но всѣмъ біографамъ геніальнаго „Рафаэля фор тепіано” приходилось констатировать полнѣйшее отсутствіе переписки меж ду этими двумя личностями исключи тельнаго одаренія. Огъ всей переписки остались два письма, вращающіяся въ кругу обы денщины и не освѣщающія ни однимъ лучомъ свѣта той единственной въ своемъ родѣ любви, закончившейся впослѣдствіи трагическимъ разрывомъ. Въ юбилейномъ номерѣ „Курьера Варшавскаго” лучшій біографъ Шо пена, Фердинандъ Гесикъ, разсказы ваетъ исторію таинственнаго исчезно венія этой переписки. Исторія, раз сказанная г. Бесикомъ, кстати сказать, не лишена интереса для русскаго чи тателя, такъ какъ въ ней воспроиз веденъ клочекъ патріархальной рус ской старины. Дѣло обстояло слѣдующимъ обра зомъ. Сестра Шопена, г-жа Ендржее- вичъ, послѣ смерти геніальнаго брата первымъ дѣломъ озаботилась приве деніемъ въ порядокъ всей переписки между Шопеномъ и Зандъ, состояв шей изъ двухсотъ писемъ. Но на об ратномъ пути въ Россію она натолк нулась на неожиданный камень претк новенія. Зоркая николаевская жандармерія не пропустила написанныхъ на ино странномъ языкѣ писемъ, и послѣд нія, пройдя черезъ цѣлый рядъ ин станцій, попали въ руки начальника пограничнаго жандармскаго управ ленія. Годъ съ лишнимъ пролежали въ жандармскомъ архивѣ эти письма, въ которыхъ отпечатлѣлись всѣ этапы бурной, исполненной захватывающаго драматизма любви. И если бы не счастливая случайность, то имъ бы, по всѣмъ вѣроятіямъ, пришлось стать жертвой архивныхъ крысъ. Въ 1851 году молодой тогда еще Александръ Дюма (сынъ) возвращался черезъ ту же границу изъ Петербурга, куда онъ примчался на огонекъ какой-то любов ной интрижки. Паспортъ Дюма вы звалъ нѣкоторыя сомнѣнія на грани цѣ, и будущему автору „Дамы съ ка меліями” было предложено провести нѣсколько дней на границѣ впредь до окончательнаго рѣшенія вопроса. Жизнерадостный французъ смер тельно заскучалъ, такъ какъ погода выдалась ненастная, и весь лень капли нуднаго осенняго дождя уныло хле стали по стекламъ оконъ. Венизелосъ. Глаза критскаго населенія, вызвавшій династическій кризисъ въ Греціи. Тибетскій Далай-Лама. Дюма обратился къ жандармскому ротмистру съ просьбой дать ему ка кую-нибудь французскую книгу. Рот мистръ, большой поклонникъ автора „Трехъ мушкетеровъ”, приходившаго ся роднымъ отцомъ молодому фран цузу, изобразилъ на своемъ лицѣ верхъ любезной готовности и принесъ Дюма письма Ж. Зандъ къ Шопену. Кончилось дѣло тѣмъ, что Дюма не захотѣлъ разстаться съ письмами, про изведшими на него ошеломляющее впе чатлѣніе, и выпросилъ ихъ у стараго служаки. ) По возвращеніи въ Парижъ, Дюма принялся за болѣе обстоятельное изу ченіе писемъ,. среди которыхъ бы ли настоящіе шедевры эпистолярнаго искусства. Много-много жуткихъ минутъ доста вило Дюма это своеобразное чтеніе, нежданно пукомъ яркаго свѣта освѣ тившее сложнѣйшую драму бурной любви, то замиравшей подъ налетами мгновенной усталости, то прорывав шейся ослѣпительными вспышками. Но вдругъ передъ Дюма всталъ во просъ, имѣетъ ли онъ нравственное право держать у себя интимныя пись ма Жоржъ-Зандъ. Знаменитая писа- — Иванъ, обратился къ нему врачъ, ты слышалъ когда-нибудь запахъ горь каго миндаля? — Нѣтъ, ваше благородіе! — Ты дур-ракъ! — Такъ точно, ваше благородіе! Л вая свою бородку и, видимо, никого не замѣчая и ничего не понимая. Онъ иногда останавливался у кулисы, при слушивался къ тому, что говорятъ на сценѣ. И при взрывѣ хохота въ залѣ пугливо шарахался, убѣгая ко мнѣ въ кабинетъ или въ уборную Левкѣевой. Въ срединѣ четвертаго дѣйствія, Антонъ Павловичъ вошелъ ко мнѣ въ кабинетъ, съ застывшей, безсмыслен ной улыбкой на посинѣвшихъ губахъ, и хриплымъ, тусклымъ, какимъ то за давленнымъ голосомъ сказалъ:—Ав торъ провалился. Веселая публика загубила, провали ла „Чайку”. ,4 ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье, 7-го Марта 1910 года. КЪ ГАСТРОЛЯМЪ ВЪ ОПЕРНОМЪ ТЕАТРЪ. Эмма Лонги. тельница въ это время пребывала въ Ноганъ, гдѣ ее и застало письмо Дю ма съ неожиданной вѣстью о цѣнной находкѣ. „Если у васъ достало терпѣнія про читать весь этотъ дътскій вздоръ, то вы поняли всю глубину материнской нѣжности, освѣщавшей девять лѣтъ моей жизни”,-—такъ начиналось от вѣтное письмо Жоржъ-Зандъ кт Дюма. Нѣсколько времени спустя Жоржъ- Зандъ возвратилась въ Парижъ и не замедлила пригласить къ ссбѣ Дюма. Дюма вручилъ ей цѣнный пакетъ. Жоржъ-Зандъ быстро подошла къ ка мину и кинула всѣ письма въ огонь. Пламя зашипѣло съ удвоенной силой, и вскорѣ лишь горсточка пепла оста лась отъ этихъ писемъ, которыя мог ли повѣдать потомству много новаго о жизни двухъ наиболѣе выпуклыхъ представителей красивой и интерес ной эпохи умершаго уже романтизма. С М Ѣ С Ь Искусство воровства въ Японіи. Въ одной изъ послѣднихъ книжекъ „Revue” помѣщена интересная статья Банземона объ организаціи воровства въ Японіи. Энергичные во всемъ, за что они ни принимаются, японцы и въ этомъ отношеніи дошли до высокой степени совершенства. Японскіе воры — виртуозы своего ремесла. Это не мудрено, если принять во вниманіе, что подготовка начинается чуть не съ колыбели ломаніемъ рукъ, гибкость которыхъ такъ важна для воровской профессіи. Съ десятилѣтняго возраста уже отдаютъ мальчиковъ въ обученіе спеціалистамъ. Не всякаго принимаютъ. Надо, чтобы мальчики успѣли обна ружить извѣстныя способности дома или въ школѣ. Обученіе происходитъ по всѣмъ правиламъ искусства. Вос питанники совершенствуются въ искус ствѣ залѣзать въ карманы и прони кать въ дома, упражняются въ атле тическихъ пріемахъ и фехтованіи въ интересахъ развитія мускуловъ и под вергаются даже по временамъ легкимъ пыткамъ, чтобы пріучиться перено сить боль. Когда учениковъ считаютъ достаточно подготовленными, ихъ вы пускаютъ на первую практику, для чего избираютъ обыкновенно большое собраніе или народный праздникъ на открытомъ воздухѣ. Если дебютанты возвращаются съ добычей, ихъ по ощряютъ похвалами и подарками. Если же они попадаются, то ихъ предоста вляютъ своей судьбѣ, считая, что цѣн наго матеріала для дѣла они не пред ставляютъ. Такъ въ Японіи форми руется армія чрезвычайно искусныхъ воровъ. Когда способности ученика болѣе или менѣе выяснились, ему назнача ютъ опредѣленный кругъ дѣйствій, превращающихъ его мало-по-малу въ спеціалиста. Одинъ работаетъ только на улицахъ, другой—только въ теат рахъ, спеціальность третьяго—магази ны, четвертаго – пароходы, пятаго— желѣзныя дороги. Послѣдніе считают ся самыми ловкими. Какъ-то въ экс прессѣ, шедшемъ въ Токіо, между пассажирами зашла рѣчь о воровствѣ въ вагонахъ. Присутствовавшій тутъ же извѣстный японскій адвокатъ за мѣтилъ, что обворовываютъ только тѣхъ, которые не умѣютъ или не же лаютъ быть осмотрительными. У него лично, напримѣръ, ни разу въ жизни ничего не украли. Сходя съ поѣзда, адвокатъ обнаружилъ, что у него срѣ зана сумка съ деньгами. Поиски по лиціи ни къ чему ни привели. Прі ѣхавъ домой, онъ нашелъ тамъ уже свою сумку съ краткой запиской: „Не разсуждайте никогда о томъ, чего не знаете. Великодушный воръ”. До послѣдняго времени японская полиція была въ довольно хорошихъ отношеніяхъ съ ворами. Кражи боль шей частью оставались нераскрытыми и развѣ иногда, для отвода глазъ,ра зыскивали украденное. Связывали-ли полицію выгоды, чувствовала-ли она свое безсиліе, но, во всякомъ случаѣ, подвиги воровъ оставались безнака занными, и дерзость ихъ сдѣлалась Линда Микуччи. серьезною угрозою общественной без опасности. Послѣ одного особенно’ дерзкаго воровства въ дѣло вмѣшал ся микадо. Онъ смѣстилъ прежняго начальника полиціи и назначилъ но ваго, который съ безпощадной энергі ей взялся за преслѣдованіе воровъ- Прежде всего онъ арестовалъ про славленнаго „Гинги-портного”, короля воровъ въ Токіо, на котораго до сихъ поръ полиція не осмѣливалась нала гать руку. Тутъ-то и выяснилось, ка кою сплоченою организаціей объеди нены воры. Токіо оказался раздѣлен нымъ на кварталы, въ каждомъ изъ которыхъ работали назначенные для этого люди. Всѣ они находились въ строгомъ подчиненіи у Гинги-портно го. принося ему добычу и повинуясь малѣйшему его слову. Никому и въ голову не приходило работать за соб ственный счетъ. Общіе интересы—на первомъ планѣ, собственная личность — на послѣднемъ. Такъ что и въ во ровской профессіи проявилась та основ ная національная черта, которая такъ ярко сказалась у японцевъ во время войны и сдѣлала ихъ побѣдителями. Филиппо д Оттави. Романо Распони. іипографія и фото-цинкографія «Южнаго Края», Сумская ул., д. А. А. Іозефовича.