Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕРЪ. (НАБРОСОКЪ). Вечеромъ, не третій день Пасхи, Кри ницкій раздумывалъ, куда бы ему пойти: въ оперу или въ оперетку? Въ опереткѣ шла .Веселая вдова*, въ оперѣ— „Гуге ноты*: обѣ эти вещи онъ слышалъ по нѣсколько разъ, и поэтому его не тянуло никуда. И вдругъ онъ вспомнилъ, что какъ разъ на сегодня приглашенъ на ли тературный вечеръ къ Батьковымъ. У Батьковыхъ Криницкій не любилъ бы вать, такъ какъ страшно скучалъ тамъ всегда. У нихъ въ домѣ постоянно тол пилось много народу: литераторы, худож ники, артисты, музыканты, химики, на туралисты и т. п., смотря по тому, чѣмъ увлекалась madame Батькова. Это была сухая, тонкая, какъ жердь, женщина съ лицомъ, съ котораго никогда не сходило выраженіе брюзгливости, мнящая о себѣ очень много, признающая только серьез ныя темы въ разговорѣ и всегда увле кающаяся чѣмъ-нибудь: то театромъ, то археологіей, то новѣйшей философіей или исторіей ваянія въ XVIII вѣкѣ. Те перь она увлекалась декадентствомъ и изучала Блока, Андрея Бѣлаго, Ремизо ва, Городецкаго и другихъ… Обыкновен ныхъ смертныхъ она не жаловала и по этому на Криницкаго, который пока былъ всего только врачемъ, не обращала ни какого вниманія. Ея мужъ, прокуроръ окружнаго суда, не могъ говорить ни о Президіумъ Государственной Думы. чемъ другомъ, какъ только о) своихъ служебныхъ дѣлахъ, и былъ страшный картежникъ, а Криницкій терпѣть не могъ картъ. Криницкій нѣсколько минутъ раздумы валъ: ѣхать ли ему или не ѣхать, и, на конецъ, рѣшилъ ѣхать. — Посмотрю, что тамъ будетъ за не лѣпость. Погляжу на нашихъ доморощен ныхъ декадентовъ, что это за птицы… Когда миловидная, вертлявая горнич ная, въ передней у Батьковыхъ, снимала съ него пальто, въ залѣ раздался зво нокъ, и Криницкій поспѣшилъ туда ско рѣй. Тамъ находилось человѣкъ тридцать народу. Криницкій поздоровался съ хо зяйкой, кивнулъ головой двумъ-тремъ знакомымъ и усѣлся на свободномъ креслѣ въ глубинѣ зала. Залъ освѣщался мистическимъ розова то-фіолетовымъ свѣтомъ (навѣрно, на рочно къ этому вечеру были куплены на лампы соотвѣтствующіе абажуры). За столомъ, заваленнымъ книгами, брошюрками и какими-то бумагами, си дѣла сама хозяйка съ торжествен но-серьезнымъ, сосредоточеннымъ ви домъ; сбоку нея молодой человѣкъ съ прилизаннымъ лицомъ, съ прилизан ными волосами, играющій, навѣрно, роль секретаря. Рядомъ съ нимъ стоялъ, под боченившись и гордо поднявъ голову, ка кой-то лохматый субъектъ и мрачно по водилъ глазами. — Ну, чего ломается?— подумалъ Кри ницкій. Противно… тошно… — Можно начинать!—бросила хозяйка. Субъектъ взялъ со стопа объемистую рукопись и прочелъ: „Самогрызеніе*. И, кашлянувъ, загудѣлъ замогильнымъ голосомъ, съ выматывающими жилы взвизгиваніями и завываніями: .Испуганное солнце поспѣшило скрыть ся. Черное, страшное, ехидное, коварное чудовище— ночь, спускается на землю. Оно неслышно—зловѣще приближается и ничто не въ состояніи преградить ему дорогу, никакія силы въ мірѣ. Проходитъ немного времени, и оно уже здѣсь, тутъ… Свѣтъ исчезъ, и воцарилась тьма, покровительница всего злого, позорнаго, отвратительнаго. Все, любящее темноту и ненавидящее свѣтъ, колыхнулось. Гады выползли изъ своихъ убѣ жищъ. Показались мерзкія жабы, летучія мыши. Гіены вышли на добычу, завыли мучительно шакалы и черви, наполняю щіе гробы, еще ожесточеннѣе, еще съ большимъ неистовствомъ, остервенѣніемъ и жадностью стали грызть своихъ мерт вецовъ. Всѣ паразиты человѣческаго рода вздохнули свободно. Наступилъ моментъ для совершенія страшныхъ злодѣйствъ и преступленій. О, какъ зловѣщъ кажущійся покой и тишина ночи! Что можетъ быть зло- вѣщѣе ея! Воскресенье, 20 го Апрѣля 1908 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 9365. ,10 Засѣданіе земельной ксимиссіи Государственной Думы. Предсѣдатель М. В. Родзянко (1), докладчикъ С. Н. Шидловскій (2). — О-о-о-о’проклятая, пррроклятая! ф Тутъ онъ завопилъ такъ дико и не лѣпо, что Криницкаго всего передер нуло: — Чортъ знаетъ, что такое. Прямо изъ сумасшедшаго дома. Но чего я сюда явился, на какого ляда? Наслушаешься этой галиматьи и только взвинтишь се бѣ нервы. Уже сейчасъ начинаетъ голова разбаливаться,— зти дикія завыванія бьютъ по мозгамъ, точно желѣзные молотки. Послышался шелестъ платья. Криниц кій встрепенулся. Прямо къ нему шла молодая восхитительная блондинка въ бѣломъ платьѣ: стройная, съ го лубыми искрящимися, дивно прекрас ными глазами, смѣющаяся, жизнера достная. Она сѣла рядомъ съ Криницкимъ и принялась внимательно слушать. И Криницкому показалось, будто въ комна тѣ сразу стало свѣтлѣй, будто бы на по ловину разсѣялся мистическій розовато фіолетовый свѣтъ. Онъ искоса принялся ее наблюдать. — Какъ внимательно слушаетъ, но ка кая иронія въ глазахъ… Ишь, ишь —зрач ки такъ и прыгаютъ. Кто она? чего она здѣсь? Ужъ, конечно, она не изъ серіи этихъ декадентовъ. Онъ улыбнулся, ему показалась смѣш ной одна мысль подобнаго сравненія. — Тѣ похожи на какіе-то свинцовые гробы, а эта сама жизнь, полное олице твореніе жизни. Взглянешь на нее, и по аналогіи вспоминается солнечный весен ній день, голубое небо, цвѣты, птички. Просвѣтляется душа… Гм… Сейчасъ она вся одно вниманіе, боится проронить хоть одинъ звукъ. Даже немного нахму- рипа лобъ… А какой у нея красивый вы« сокій лобъ. Сразу видно, что она умная. Хотя форма лба ничего не можетъ гово- вить объ умѣ, но у нея онъ особенный и такой лобъ вѣрный показатель ума… Какъ кончится эта нелѣпость, непремѣн но заговорю съ ней. Нѣтъ, значитъ, я пришелъ не напрасно, теперь не жалѣю. — … А я все продолжалъ грызть свою душ у,- гудѣлъ лохматый субъектъ, все продолжалъ, вцѣпившись въ нее зубами, какъ голодная собака. И чѣмъ больше грызъ, тѣмъ становился голоднѣй… А ночь шипѣла и зубы червей, грызущіе мертвецовъ,— скрипѣли все громче, все неистовѣй и неистовѣй… — Тьфу!— Криницкій чуть было не плю нулъ, но во время спохватился… Ну, и поэма. Да скоро ли онъ ее кончитъ? Листки мелькали за листками, а гудѣ ніе не прекращалось. Криницкій пробо валъ уже нѣсколько разъ считать до 1000, но каждый разъ, дойдя до 150—200, сби вался и начиналъ посылать всевозмож ныя проклятія по адресу лохматаго. Со сѣдка его сидѣпа въ одной и той же по зѣ, внимательно слушала, и Криницкій возмущался. — Нашла что слушать… И неужели она меня не замѣчаетъ? У него уже стрѣляло въ вискахъ, зве нѣло въ ушахъ и начинало рябить въ глазахъ. Вдругъ какой-то ревущій звукъ пронесся въ воздухѣ, и гудѣніе прекра тилось. Раздались рукоплесканія, и лох матый субъектъ снисходительно закивалъ головой. Криницкій облегченно вздохнулъ. — А вы, кажется, проскучали?— разда лось возлѣ. Криницкій быстро повернул ся: на него смотрѣла блондинка, довѣрчи во улыбаясь. — Да, долженъ сознаться… Страшно надоѣла эта поэма. — Я видѣла, я слѣдила за вами. — Вы? —удивился Криницкій. — Я… Нто-жъ тутъ особеннаго. Вы думаете, что если я смотрѣла на автора этой поэмы—то васъ не видѣлв… Ха, ха, ха… Мало вы, значитъ, знаете женщинъ— мы всевидящія… А мнѣ васъ жалко. Бѣдный, васъ, кажется, порядкомъ изму чила эта поэма, довела до бѣлаго кале нія. Поэма, а также и я, еще бы— проси дѣла полчаса, ни разу не взглянувъ въ его сторону, не замѣчая его. Но это ка залось только вамъ такъ. Да, допекли васъ… И я видѣла, какъ вы меня пожи рали глазами. — Что вы? я? — смѣшался Криницкій, застигнутый врасплохъ. Откуда вы взяли? Ничего… — Подобнаго!.. Это вы хотѣли сказать. Ха, ха, ха!.. Мегсі за комплиментъ… Но нечего отнѣкиваться: я видѣла, что вы почти не сводили съ меня глазъ. Да это и вполнѣ естественно. Вы сидѣли здѣсь, изнывали со скуки, и вдругъ является хорошенькая женщина, даже очень хоро шенькая, восхитительная. Криницкій, смѣшно выпучивъ глаза, глядѣлъ на нее удивленно. — Чему вы удивляетесь? Тому удив ляетесь, что я говорю правду? Или, мо жетъ быть, вы не находите меня восхи тительной. — Я?.. Да вы больше, чѣмъ восхити тельны, вы… — Тссс… довольно! — перебила она. Знаю, что вы скажете, и заранѣе знала, т. е. сама напросилась нарочно на ком плиментъ, но это было безъ всякой цѣ ли… А зачѣмъ, собственно говоря, вы сюда пришли? а? — Сюда?— переспросилъ Криницкій, не зная, что отвѣчать. Такъ просто. А вы? – – Я совсѣмъ другое дѣло. Я знала, зачѣмъ шла. Я люблю жизнь, люблю природу, люблю солнце, весну, а тутъ смерть, плѣсень, намѣренное извращеніе всего. Я слушаю и удивляюсь и слушаю эти бредни съ большимъ интересомъ. Ихъ міръ сопоставляю со своимъ, а это чрезвычайно занимательно и поучитель 11 Воскресенье, 20-го Апрѣля 1908 іода. ЮЖНЫЙ КРАЙ А. И. Южинъ, извѣстный артистъ Малаго театра въ Москвѣ и драматургъ, гастролирующій въ Харьковѣ. но… Но довольно… Слушайте! Явленіе второе. На мѣстѣ лохматаго стоялъ блѣдноли цый молодой человѣкъ, съ блуждающими глазами, дергающимся лицомъ, и держалъ въ дрожащихъ рукахъ тетрадку въ синей обложкѣ. — .Мои стенанья® — прочелъ онъ. Сим волическая картина. —- И деревянной пилой меня стали пе репиливать пополамъ. Гдѣ былъ я, кто были пилившіе меня, я не знаю, такъ какъ густой, липкій, зловѣщій мракъ, окутывалъ все кругомъ… Криницкій не слушалъ теперь ужъ со всѣмъ. Онъ думалъ о своей сосѣдкѣ. Она его заинтересовала очень. – – Замѣчательно красива и оригиналь на. Можетъ, ломается. Нѣтъ… Видно, что все это искренно, и у нея такое откры тое лицо. Въ такую скоро можно влю биться. Но кто она? Я даже не спро силъ до сихъ поръ ея имени и отче ства. Странное знакомство, въ высшей степени странное. Никакъ не предпола галъ, что у Батьковыхъ можетъ быть та кая встрѣча. Замужемъ ли она? Ничего буквально не успѣлъ узнать. А все изъ- за этихъ сумасшедшихъ. И какъ она мо жетъ слушать ихъ нелѣпости… А какая восхитительная. Нѣтъ, положительно я способенъ влю биться… Она, замѣчая на себѣ его пристальные взгляды, поворачи валась къ нему нѣсколько разъ и, улыбаясь, шутливо приказы вала: — Слушайте! Онъ тоже улыбался и отрица тельно качалъ головой. — Я буду лучше тобой любо ваться, думалъ онъ. Ты красота, ты сама жизнь, а то— безобразно. Для чего жъ я стану красоту промѣнивать на безобразное? Бы- ло-бы нелѣпо. Снова раздались рукоплесканья: символическая картина окончи лась. — Ну, что? насладились?— иронически спросилъ Криницкій. Долго ли вы будете еще слушать? Мнѣ бы хотѣлось поближе съ вами познакомиться, поговорить, а тутъ не дадутъ. Еще навѣрно десятка съ два ихъ выступитъ. Между прочимъ, я до сихъ поръ не спросилъ, какъ васъ зовутъ. — Антонина Владиміровна. Этого, конечно, вамъ мало. Извольте — вполнѣ удовлетворю ваше любопытство. Она стала разсказывать. Она сама изъ Москвы, здѣсь живетъ 3 года, замужемъ за горнымъ инженеромъ. Съ Батьковыми знакома уже давно— встрѣчались у об щихъ знакомыхъ и сегодня нарочно при шла послушать декадентовъ. Пока не дѣ лаетъ ничего, но съ будущаго года, если мужа переведутъ въ Петербургъ, посту питъ на женскіе курсы—на медицинское отдѣленіе. Они разговорились… Криниц кій одобрилъ ея предпочтеніе медицинѣ, заявилъ, что онъ тоже медикъ и теперь готовитъ диссертацію, страстно любитъ медицину и отдаетъ ей всѣ свои сипы. Ихъ прервалъ звонокъ; выступалъ третій номеръ. — Знаете что, они всѣ надоѣли мнѣ ужъ порядкомъ, —заявила Антонина Вла диміровна. Пойдемте лучше въ садъ— на свѣжій воздухъ. — – Ха, ха, ха! разсмѣялась Антонина Владиміровна. Поэзія!.. Скорѣй подальше. И она выбѣжала на террасу. Криниц кій послѣдовалъ за ней, и оба останови лись у перилъ очарованные. ^|Ночь была такая чудная, такая вели колѣпная. Небо горъло тысячами огней, земля казалась посеребренной, и воздухъ какъ-то искрился и сверкалъ, что всегда бываетъ въ лунныя ночи. Онъ былъ та кой мягкій, душистый— потому, что цвѣ ла черемуха, и какъ бы бархатистый. Такъ нѣжно ласкалъ лицо, шею, руки. Точно теплая вода. И хотя, оттого, что земля не успѣла еще просохнуть, чувствовалась сырость, но это была весенняя сырость: особен ная, имѣющая свою прелесть. Садъ, те перь, ночью, при лунномъ освѣщеніи, ка зался фантастичнымъ дремучимъ лѣсомъ, манящимъ къ себѣ. Они стояли, и имъ обоимъ хотѣлось, взявшись за руки, сбѣ жать съ террасы и быстро понестись впередъ по аллеямъ, разрѣзая воздухъ. — Какая чудная, какая дивная ночь! — прошептала Антонина Владиміровна, а тѣ тамъ проклинаютъ ее… Слѣпые… Очаровательная весенняя ночь. Я, кажется, могла бы ‘здѣсь пробыть до утра и встрѣ тить восходъ солнца. Я люблю природу, въ особенности, весной. Какъ весною жизнь хороша! Чувствуешь себя какъ-то востор женно, сильнѣе чувствуешь свою молодость. Антонина Владиміровна, освѣ щенная луннымъ свѣтомъ, похо дила на какое-то неземное рай ское видѣнье. Криницкій не сво дилъ съ нея глазъ. Ему было такъ хорошо находиться здѣсь подлѣ нея, любоваться ею,чувство вать ея близость, вдыхать аро матъ черемухи. Душа была полна самыхъ разнообразныхъ сладостно дивныхъ ощущеній. Жизнь каза лась заманчивой — чудной сказкой. Забурлила молодость, страстно захотѣлось жить, наслаждаться жизнью. А чрезъ окна изъ зала про бивался мистическій розовато фіолетовый свѣтъ, слышались дикіе выкрики, грозныя про клятья и кощунственно врыва лись въ тишину ночи. В. Дерзкій- Г ерманія. Англія. Швейцарія. Италія. Голландія. Австро-Венгрія. Наглядное изображеніе отношенія между величиной народонаселенія и количествомъ книгъ, печатаемыхъ въ данной странѣ. Америка. — Съ удовольствіемъ!— радостно со гласился Криницкій. Они вышли въ корридоръ. — Постойте, погодите, остановилась Антонина Владиміровна, что тамъ у нихъ дальше. Одну секундочку. — .Котъ”! раздалось въ залѣ. Г ибкоспинный, Огнеглазый, Жесткошерстый, Темносѣрый — Изогнувши свою спину Дугой— Крался тихо, Осторожно И безшумно: Мягколапый котъ Въ тишинѣ, Въ тишинѣ,,. КОДОКОДД. Такъ радостно, такъ весело звонятъ колокола. Бомъ, бомъ, бомъ!—звонятъ они. Весна, пришла весна! Радуйтесь ей, пользуйтесь ею. Все оживаетъ, все про буждается… бомъ, бомъ!.. День такой свѣтлый, такой солнечный. Небо улыбается. Какъ тепло, какъ ды шится вольно и сладко. На деревьяхъ листочки нѣжные, молоденькіе, свѣтло зеленые, а гдѣ только еще разворачи ваются— выглядываютъ застѣнчиво свои ми краешками изъ подъ почекъ. Чере муха вся бѣлая, благоухающая. Она одѣ лась въ вѣнчальное платье и кокетливо щурится подъ ласковыми солнечными лу чами. ЮЖНЫЙ НРАИ Воскресенье, 20-го Апрѣля 1 9Э8 года. Франція. ,12 ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье^ 20-го Апрѣля 1908 года. — Бомъ, бомъ, бомъ! —звонятъ колокола. Весна пришла!.. Мы съ нею сипимъ въ глубинѣ парка на скамейкѣ— мы молодые, жизнерадостные, такъ любящіе другъ друга — безконечно любящіе. Си димъ, впившись глазами другъ въ друга, сливаясь вмѣстѣ нашими душами, уносимые любовью, уно симые близостью— невыразимо сча стливые… Вдругъ я страстно обни маю ее, прижимаю крѣпко, крѣпко къ своей груди и покрываю поцѣ луями: — Люблю, люблю, люблю… Она зажмуриваетъ глаза и зами раетъ упоенная, зачарованная. — Бомъ, бомъ, бомъ!— звонятъ колокола. Будьте счастливы, будьте счастливы!.. А я все цѣлую ее, цѣлую безъ конца мою единственную, ненагляд ную, дивную, божественную. А по томъ вдругъ, въ порывѣ какого- то страннаго энтузіазма, схватываю ее за руки и, встряхнувъ ими, начи наю восклицать: — Я. твой навсегда… Всегда буду тебя любить. Вѣчныя времена,.. Только тебя одну. Клянусь собой, клянусь своимъ собственнымъ „я”, что будетъ такъ. Впрочемъ, прочь клятвы, ты выше всякихъ клятвъ! И ты мнѣ вѣришь— я вижу, а твоя вѣра для меня все… люблю… — Ми-и-лый!.. О, счастье. Вѣчно будемъ любить другъ друга. — Вѣчно! — Никогда не разстанемся. —• Никогда! — Всегда будемъ вмѣстѣ. — Вмѣстѣ. И вмѣстѣ будемъ бо роться, съ жизнью. Да, да, да! — мы вдвоемъ великая сила! – восклицаю я съ энтузіазмомъ. Мы бросаемъ ей вызовъ и смѣло и безстрашно пойдемъ. Она не страшна намъ. Мы будемъ преодолѣвать всѣ преграды, которыя встрѣтятся намъ по пути, какъ бы это ни было трудно. Разъ мы вдвоемъ, намъ не страшно ни чего. Съ гордо поднятыми головами будемъ идти все впередъ, впередъ, впередъ— съ гордо поднятыми голо вами, вдохновенными глазами и пылающими любовью сердцами въ груди. И какъ бы жизнь ни преслѣ довала насъ, какія бы козни она намъ ни строила— ей насъ не сло мить!.. Наши головы никогда не склонятся передъ ней. Всегда будутъ гордо подняты, всегда будутъ гордо подняты! Ей не восторжествовать надъ нами. Немногимъ удается не подчи ниться ей, но мы будемъ въ числѣ этихъ немногихъ. Мы вдвоемъ— ты и я!.. Дай твою руку. Вотъ такъ, взявшись за руки, мы и пойдемъ, не смущаясь ничѣмъ, не боясь ни- А- Дунканъ, по случаю гастролей ея въ Маломъ театрѣ. Что мерещится визитеру нъ концу визитнаго дня. чего: черезъ горы, черезъ лѣса, города, рѣки, моря. А если она ста нетъ пытаться остановить насъ, мы храбро дадимъ ей отпоръ. Пусть только осмѣлится! — Пусть только осмѣлится!— повторяетъ она восторженнымъ го лосомъ, впившись въ меня горящи ми глазами. Пусть только попро буетъ!.. Можетъ сколько угодно— намъ ея нечего бояться. — Я сейчасъ вѣрю въ себя!-^- продолжаю я,— я сейчасъ чувствую въ себѣ великую силу, чудовищную силу. Самое невозможное сейчасъ для меня возможно. Кажется, зем лю могъ бы опрокинуть, если бы мнѣ дали рычагъ. Теперь я хорошо понимаю нашу геніальную народную аллегорію объ Ильѣ Муромцѣ, ко торый сидѣлъ сиднемъ „тридцать лѣтъ и три года”, а потомъ пошелъ дѣлать чудеса. Да, да… Какъ хоро шо сейчасъ — будто переродился. Необычайно хорошо!.. И легко. Почти не чувствуешь своего тѣла, словно внезапно выросли крылья. Вотъ взмахнешь ими и взовьешься надъ землей, какъ орелъ, со свис томъ разрѣзая воздухъ. Внизу останется все, а ты будешь летѣть все выше… выше… выше… въ необъятныя пространства, въ не вѣдомыя страны. Туда, куда никогда не проникалъ ни одинъ чело вѣческій взоръ, но гдѣ дивно, про сторно, солнечно. Тысячи солнцъ и море ослѣпительнаго дивнаго свѣта. И въ этомъ свѣтѣ купаешься, купаешься… плаваешь… Зхъ!.. — Какъ хорошо, какъ хорошо! — восхищенно шепчетъ она. Чудно… Я зажмурила глаза, и мнѣ ужъ стало казаться, будто я лечу вонъ туда, туда— къ тому бѣлому облачку… Милый мой, какъ я люблю тебя..! Какъ я счастлива!.. Такъ хорошо сейчасъ. И кажется, что все кру гомъ только для насъ, и все намъ улыбается: и небо, и солнце, и де ревья, и травка. Славныя, хотѣла бы обнять ихъ, хотѣла бы обнять весь міръ отъ счастья. Она нѣжно прижимается ко мнѣ и кладетъ мнѣ на плечо свою головку, а я глажу ея мягкіе шелко вистые ‘волосы и цѣлую ее въ лобъ: — Люблю, люблю… Кругомъ сіяетъ весенній день, благоухаетъ черемуха, оживленно щебечутъ птички. И такъ радостно, такъ весело звонятъ колокола. — Бомъ, бомъ, бомъ!.. Будьте счастливы, будьте счастливы!,. В. Унковскій. Харьковъ. Типографія .Южнаго Края”, Сумская ул., >6 13