Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ „Христосъ рождается”. ЗЛОЕ ДЪЛО. Прошло уже много лѣтъ съ того дня, какъ мнѣ выпало на долю пережить са мый „настоящій11 сочельникъ, т. е., дѣй ствительно, такой, какимъ нерѣдко опи сываютъ его беллетристы – странный, съ ужасными событіями. До сихъ поръ от четливо помню каждую подробность… Впрочемъ, не буду уклоняться въ сторо ну и начну мой разсказъ. Дня за два до Рождества веселымъ шарикомъ вкатился въ мою квартиру дядя Иванъ Петровичъ Янтаровъ. До бродушный холостякъ, всегда въ пест ренькомъ костюмѣ, всегда пахнетъ ду хами. Бритый, подвижной и вообще довольно легкомысленный человѣкъ. Послѣднее обстоятельство насъ немно го разъединило еще осенью. Дѣло въ томъ, что лѣто дядюшка проводилъ въ своемъ подгороднемъ имѣніи, зиму въ городѣ. И вотъ лѣтомъ увлекся до черью своего агронома, молодой вдовой, Адой Васил*|в-ой, закутилъ, зашумѣлъ на весь городъ и водворилъ, на зло * Ф многимъ старымъ маменькамъ, бойкую, деревенскую красавицу въ своемъ го родскомъ домѣ. Было это сдѣлано съ такой циничной откровенностью, а Ада Васильевна, съ мѣста, начала такъ ве селиться и сорить деньгами, что, при знаюсь, меня это покоробило. Тѣмъ бо лѣе, что сплетни въ городѣ складыва лись самыя невѣроятныя. Утверждали, что бойкая вдова имѣла въ деревнѣ ро маническую исторію съ сыномъ сосѣд скаго управляющаго Корягинымъ, что этотъ Корягинъ сначала избилъ дядюш ку, а потомъ чуть не застрѣлилъ его на охотѣ. Итакъ, пестренькій, смѣющійся и пах нущій духами дядюшка влетѣлъ ко мнѣ, быстро и съ прибаутками разсказалъ всю свою исторію (многія городскія сплет ни оказались правдой), напросился на примиреніе и пригласилъ въ сочельникъ отправиться съ нимъ и Адой Васильев ной въ имѣніе. — Это такая прекрасная женщина, говорилъ онъ, закатывая свои глазки, бойкая, умная. Она согрѣваетъ мою старость. Рѣдкая женщина! Да вотъ, познакомишься, увидишь. Признаюсь, я ожидалъ этого пригла шенія, такъ какъ дядюшка ежегодно въ сочельникъ отправлялся въ свое имѣніе, устраивалъ тамъ елку, ужины, обѣды и въ веселомъ угарѣ проводилъ Рожде ство и канунъ Новаго года. Я согласился, и толстякъ съ искрен ней радостью облобызалъ меня. Двадцать четвертаго, часа въ три дня, когда небо уже немного посѣрѣло, а по заснѣженнымъ улицамъ скользили легкія тѣни приближающихся сумерокъ, къ мое му дому подкатила разудалая янтаров- ская тройка. Я вышелъ, познакомился съ Адой Васильевной,— улыбалась она мнѣ весело и признательно,—сѣлъ по лѣвую сторону ея, и мы покатили съ ве селымъ звономъ колокольцовъ. За нами неслись широкія сани-розвальни, нагру женныя всякой снѣдью, кулями и бу тылями; тамъ же возсѣдалъ дядюш кинъ камердинеръ, сѣдобородый и сог бенный Агафонъ. Поеаръ и горничная Парашка, по разъясненію дядюшки, были отправлены въ имѣніе заранѣе. Иванъ Петровичъ всю дорогу шутилъ и балагурилъ,— старость мимо него про ходила. Подымался вдругъ съ хохотомъ, Воскресенье, 25-го Декабря 1911 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЬ No 10517. ,•) ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье. 25 го Декабря 1911 года схватывалъ Аду Василь евну. запря танную въ свои роскош ные мѣха, да тянулъ къ краю саней. — А вотъ, выброшу на снѣгъ! Ста нешь бѣлымъ лебедемъ. Ж е н щ и- н а обороня лась со смѣ хомъ.а дядюш ка, въ концѣ концовъ, те рялъ равновѣ сіе и, словно тяжелый мѣ шокъ, бухался на свое мѣсто. Ада Василь евна, дѣйстви тельно, ока залась очень красивой жен щиной. Строй ная и въ мѣру полная — ав густовское на пивное яблоко. И какъ яб іо – ко, румяная. Рождество Христово. Картина Ф. Брюта. шивается, снѣжныя пу шинки съ воротника тряхнетъ со сѣду за шею или разными вопросами за сыпаетъ и все му смѣется, блестятъ зу бы, сверкаютъ черные глаза. Подкупила она меня этимъ Забылъ прежнее раз драженіе. Да и дядюшку об винить нельзя: такгя баба и молодому въ находку. Стемнѣло. Звѣзды сверк нули. Нес лись по доро гѣ среди бѣ лыхъ полей, звонкими ко пытами взбра сывали лоша ди тяжелые комья снѣга, и разсыпались они на мед- А губы алыя, крѣпкія и знойные гла за брюнетки. Ума въ ней особенна го не замѣтилъ, но была бойкая, такъ и дрожала въ ней каждая жилка, смѣхъ— не экономила, и чувствовалось,— любитъ сладкую, легкую жизнь, пѣсчи, .„Пустите дѣтей приходить ко Мнѣ”. ^Картина Германа Зегера. кутежи, танцы, хмѣльную любовь, вино и тройки съ серебряными звонами коло- Кольцовъ. Но было въ этомъ разгулѣ что то здоровое, мужицкое, увлекающее. Настоящая непосѣда. То локтемъ толк нетъ, на улыбку своею улыбкой напра- вѣжью полость, громадную, легкими се ребряными пушинками. — Колоко-о ольчики, бубе-енчики звеня- ятъ, затянулъ Иванъ Петровичъ комич нымъ теноркомъ. Но Ада Васильевна прих^пнула его ,3 Воскресенье, 25 то Декабря 1911 года. ЮЖНЫЙ КРАЙ Анатолій Федоровичъ Кони. См. ст. .Забытыя слова” „Южи. Кр.” .V 10514. вернули направо. Теперь уже земля Янтаровская тянулась по обѣ стороны дороги. Скоро и „Янта ровка”. Ада Васильевна вдругъ пріумолкла, склонила го лову, въ мѣхъ упрята лась. Наклонился я къ ней. — Колоколыды-то зве нятъ, а вы не смѣетесь. — Грустно вдругъ стало. — Ну, вотъ, чего вы думали? Что такое? — Правду сказать? — Конечно. Грусть вамъ не къ лицу. — Дядюшкѣ не ска жете? — Могила. Увѣряю васъ. Мы, вѣдь, съ вами теперь хорошіе знакомые. Она вздохнула и ска зала тихо: -— Вспомнила Коря гина… Сгубила парня. Дѣло бросилъ, запилъ, дома, говорили, какъ чортъ ходитъ, на всѣхъ набрасывается.Въ „Янта- ровкѣ“, вѣдь, все и бы ло. И меня мучилъ. Ду мала, придетъ и уложитъ Ивана Петровича, когда онъ меня увозилъ. — А любилъ? Женщина подняла на меня загорѣв шіеся глаза. Улыбнулась вдругъ сладко, точно вспомнила что, зажмурилась и шепнула тихо: — Любилъ… Такъ любилъ… Янтаровскій домъ огнями горѣлъ, и въ избахъ повсюду весело свѣтились ок на. Подлетѣли къ крыльцу, вошли въ комнаты, отряхая на полъ снѣгъ сере брянымъ полукругомъ. А въ столовой уже и столъ накрытъ, снѣдь всякая и напитки, румяная горка пахучихъ пост ныхъ пироговъ. А въ залѣ елка подъ потолокъ. Ада Васильевна, какъ ребе нокъ, запрыгала по комнатѣ, захлопала въ ладоши и бросилась свѣчи зажигать. — Видишь, какая,—улыбнулся мнѣ дя дя.—Пусть себѣ веселится, а потомъ по дарочекъ… На лицѣ его появилось лу- кавое выраженіе. Прибыли уже и гости. Сосѣдъ помѣ щикъ Фендрюковъ, толстякъ съ одыш кой, молчаливый, но съ веселыми глаз ками и ко всѣму любопытный; управляю щій Васильевъ, несуразный верзила, въ лакированныхъ сапогахъ. Носъ синій отъ пьянства и рыжіе волосы прядями на лбу; да изъ города частный повѣрен ный Оберемковъ, давній другъ дяди, сѣ ренькій старичекъ, анекдотистъ, пере смѣшникъ, любитель говорить въ риѳму. Такъ онъ насъ стихами и встрѣтилъ: Рождество идетъ, Счастіе несетъ; Дай вамъ Новый годъ Радостный итогъ! Потирая руки съ морозца, усѣлись мы за столъ вмѣстѣ съ гостями. Зазвенѣли рюмки, застучали ножи, вилки, шумѣли голоса. Поваръ изъ корридора въ дверь заглядывалъ, бѣлобрысая дылда Параш ка моталась во всѣ стороны, и даже старый Агафонъ кружилъ вокругъ стола мелкими шажками. — Не сочельникъ, а настоящее об жорство,—пробасилъ Фендрюковъ, съжад- ностью приглядываясь къ ѣдѣ. Новый католикосъ Геворкъ V. Геворкъ Суреньянъ, избранный 13 декабря на соборѣ въ Э-іміадзинѣ католикосомъ всѣхъ армянъ. А. фонъ Вассерманъ. Профессоръ Берлинскаго университета, открывшій способъ излеченія рака. по губамъ и запѣла сама красивымъ полнымъ голосомъ: Колокольчики, бубенчики звенятъ, Про тодушную разсказываютъ быль… Тройка мчится, комья снѣжные летятъ, Обдаетъ лицо серебряная пьг ь! Эхъ! лети, душа, отдайся вся мечтѣ, Потоните, хороводы блѣдныхъ лицъ! Очи милыя мнѣ свѣтятъ въ темнотѣ Изъ подъ черныхъ, изъ подъ бархатныхъ рѣсницъ! — Браво! завопилъ дядюшка. Высво бодилъ изъ мѣха руку своей сосѣдки и громко поцѣловалъ. Смѣялась. Проѣхали постоялый дворъ—большая черная изба съ красными четыреуголь- Никами оконъ. Пахнуло въ лицо крѣп кимъ запахомъ лощадинаго навоза. По А. Н. Бенуа, вновь избранный ректоромъ академіи художествъ. — Обжорство требуетъ проворства,— быстро сказалъ Оберемковъ и наса дилъ на вилку румяный грибъ. — Ты что же зѣваешь? крикнулъ дядя управляющему. Ну-ка наполни рюмки. А ты Адочка, пей вино. Хлопнемъ, ре бята! Хлопнули, и все больше и больше рас ходились Сплошнымъ румянцемъ зали лись щеки Ады Васильевны. Чокалась со мной, сидѣли рядомъ. Шепнула лукаво, припомнивъ нашъ разговоръ въ пути: — Вотъ и забыла все! Давайте выпь емъ. Любовь не привяжешь. Да и не лю била я. Шутили, смѣялись, прожевывая пищу, разсказывали анекдоты: поповъ, дья ковъ, евреевъ по косточкамъ перебрали. ,4 ЮЖНЫЙ КРАЙ Воскресенье, 25-го Декабря,]! 911 года Видъ Тавриза. Армянскій кварталъ. Громче всѣхъ заливался Фен- дрюковъ съ дядюшкой, а у Васильева былъ видъ дѣлови тый, сизаго носа отъ рюмки не отрывалъ. Поднялся Оберемковъ,—сѣ ренькій, — крохотной ручкой пріутюжилъ свою бородку и возгласилъ: За прелестные глаза, За улыбку пью хозяйки; Для души она роса, Заявляю безъ утайки. — Ну, ну, ты—потише! захо хоталъ дядюшка. Я, братъ, ревнивъ, какъ Отелло. Смѣялись, чокались и усерд но уничтожали пухлые пирож ки съ постнымъ супомъ. А когда перешли въ залу, къ елкѣ зажженной, развалились на диванахъ и въ креслахъ, закурили, вдругъ вбѣжала Парашка и задыхаясь крикнула: — Ряженые! — Вотъ тебѣ и сюрпризъ, Иванъ Пет ровичъ, пробасилъ Фендрюковъ. — Хорошъ сюрпризъ, отозвался дя дюшка. Небось, цѣлую недѣлю его гото вили. У меня это каждый годъ. Онъ важно насупился и сталъ выта скивать изъ кармана серебряныя деньги. — Пусть войдутъ! буквально запры гала Ада Васильевна. Вѣдь, можно? И са ма бросилась къ дверямъ.^ Черезъ минуту пестрымъ полукругомъ столпились въ углу ряженые, были и мужики, а больше ребятишки. Да и ка кіе ряженые! Вывернутые тулупы, маски— ослиныя, медвѣжьи, обезьяньи, или про сто рожи, вымазанныя сажей и кирпи- чемъ. Хохоту, ужимкамъ и прыжкамъ, по истинѣ, не было конца, потому что каждый старался получше своего звѣря изобразить, ревѣли, хрипѣли, приплясы вали. А съ лѣваго края, въ какомъ то бѣломъ балахонѣ и въ красной, нелѣпо размалеванной маскѣ, стоялъ высокій парень, стоялъ прямо, неподвижно, но удивительно весело и рѣзво отжаривалъ на ливенкѣ свои пѣсни. Дядя такъ развеселился, что потребо валъ въ залъ шампанскаго, Фендрюковъ съ Васильевымъ комично приплясывали, а Ада Васильевна съ веселымъ хохо томъ кружилась по залу, а потомъ на дѣлила ряженыхъ пирожками, водкой и гривенниками. Видѣлъ я, какъ она подошла къ гар монисту. Ясно было,что тотъ, наклонив шись, что-то говорилъ ей, а женщина вздрогнула и вдругъ закивала головой. Пирожки такъ и остались на тарелкѣ въ ея рукѣ. Отсшла быстро. Показалось мнѣ, что поблѣднѣла, но тогда, увы, я не обратилъ на все это вниманія. Ушли ряженые, поутихъ смѣхъ, но разгс воръ попрежнему оставался шутли вымъ. Оберемковъ, съ частыми присказ ками и стишками, разсказывалъ о ка комъ-то своемъ знакомствѣ въ молодо сти съ дамой на нсвогоднемъ балу. Онъ старался всѣхъ увѣрить, что это былъ единственный случай въ его жиз ни, когда снъ серьезно намѣревался же ниться. Разбойникъ. И еще: не кричать тотчасъ же о помощи, пока я не уйду. Уговоръ пуще денегъ. Дядюшка посмѣивался, ему вторилъ и массивный Фендрюковъ, а верзила уп равляющій, чихая, курилъ сигару для тона. Молчавшая Ада Васильевна вдругъ поднялась и сказала; — Я сейчасъ. Пойду немного опра виться, руки помыть. — Иди, иди, кивнулъ ей дядюшка го ловой, а когда женщина вышла, на его лицѣ появилось знакомое мнѣ лукавое выраженіе. — Воспользуемся отсутствіемъ, ска залъ онъ, и приготовимъ подарочекъ. Дядюшка вышелъ и скоро принесъ и показалъ намъ въ бархатномъ футлярѣ великолѣпныя брилліантовыя серьги. Всѣ хвалили, и дядюшка пыжился. Сидѣли, ожидали, но прошло полчаса, часъ, Ада Васильевна не возвращалась. — Чортъ возьми! Что она тамъ дѣ лаетъ Дядюшка засуетился и вышелъ изъ комнаты. Черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся совсѣмъ разстроенный. — Нигдѣ нѣтъ. Парашка говоритъ, одѣли шубку и вышли. — Капризы — маркизы, ска залъ Оберемковъ. Что жъ, пойдемъ искать. Одѣлись, бродили съ фона рями по двору, кричали на всѣ голоса, даже старый Агафонь кричалъ, но ни звука въ от вѣтъ. Дядя волновался, каш лялъ, обмякъ какъ-то весь и опирался на мою руку. На конецъ. ктс-то предложилъ посмотрѣть на террасѣ. Выхо дила она къ рѣкѣ и зимой была совершенно отръзана отъ жилого помѣщенія. Подня лись, скользя, по ступенькамъ, ровно занесеннымъ снѣгомъ, и вдругъ странный и дикій крикъ вырвался у всѣхъ. Желтыми пятнами скользилъ по снѣ гу свѣтъ фонарей, и наполовину въ снѣ гу, вытянувшись, какъ стрѣла, на сѣромъ мѣху своей шубы, лежала неподвижная Ада Васильевна. На мѣловомъ лицѣ чер ными кружками застыли глаза, и страш но искривились губы. Лѣвая сторона груди была залита кровью, кровавыя пятна страшно алѣли и на снѣгу. Всѣ словно замерли на своихъ мѣ стахъ. Дядя, какъ пошелъ отыскивать. Аду Васильевну съ бархатнымъ футля ромъ въ рукахъ, такъ и продолжалъ его держать, только руки прыгали, и смо трѣлъ онъ совсѣмъ безсмысленно. Ка жется, я первый пришелъ въ себя и бросился къ тѣлу. Женщина была мертва. Съ дикимъ крикомъ упалъ Иванъ Петровичъ на колѣни, обнялъ тѣло ру ками и зарыдалъ. Я не буду описывать ужасную ночь,, которую всѣ мы пережили тогда. Тяжко вспоминать даже теперь. Въ скоромъ времени все выяснилось. Убилъ Аду Васильевну тотъ самый гар монистъ, который приходилъ съ ряже ными,— сынъ управляющаго, Корягинъ, котораго она бросила. Убійца самъ явил ся въ городъ съ повинной. Дядюшка, при всей несерьезности своего характе ра, не перенесъ этой потери и скоро умеръ отъ удара, незадолго ?до слушанія дѣла въ судѣ” Много лѣтъ прошло, но и теперь, припоминая это злое дѣло, я удивляюсь, какъ это человѣкъ за полчаса до убій ства могъ такъ весело и беззаботно, вмѣстѣ съ ряжеными, отжаривать на гармоникѣ удалыя плясовыя пѣсни, въ двухъ шагахъ отъ намѣченной жертвы…. Ал. Станкевичъ. Харьковъ. Типограф ія «Ю жнаго К рая». Сумская ул., домъ А. А. Іозеф овича, No 13.