Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ Суббота, 19-го Февраля 1911 года. Императоръ Александръ II Николаевичъ Царь-Освободитель. Великій князь Константинъ Николаевичъ. Великая княгиня Елена Павловна. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 10222. ,2 ЮЖНЫЙ КРАЙ Суббота, 19-го Февраля 1911 года. Ближайшіе сотрудники Императора Александра 9! по освобож денію крестьянъ. Я И Ростовцевъ. Н А Милютинъ. Гр. С С Ланской. Ю. Ѳ Самаринъ Забытый на ш і Встрѣчали ли вы лю дей,забытыхъ смертью? Не о столѣтнихъ ста рикахъ и старухахъ го ворю я. Забытые на землѣ могутъ быть молоды. Но душой принадле жатъ они прошлому, отошедшей эпохѣ, безвозвратной исто р і и. Его звали Иванъ Шило. Я встрѣтилъ его въ 1902 г. въ Рижскомъ военномъ госпиталѣ. Среди 40 юношей онъ былъ одинъ ста рый. І’орбъ 75 лѣтъ согнулъ его, но все же онъ былъ головой вы ше другихъ обитателей палаты. — Дѣдъ, а дѣдъ! ты здѣсь чего лежишь? Ты кто таковъ будешь то? спрашивали его вновь поступающіе. Государь среди народа послѣ обнародованія манифеста. Д ѣдъ подымался и, кося единственнымъ глазомъ, съ гордостью отвѣчалъ: — Николаевскій я! — А боленъ-то чѣмъ! — Самъ ты, щепокъ, боленъ! обижался ста рикъ. А здѣсь я, пото му полное право имѣю. Отъ Царя Николая Павловича право, не то что!.. Хочу въ го спиталь иду, хочу—вы пишусь, Потому—н а стоящій солдатъ цар скій, не то что! Былъ Иванъ Шило угрюмый и злой и боль ше всего ненавидѣлъ новое. — Дурачье! — б р а нилъ онъ солдатъ.— Какой нынче солдатъ, коровъ ему пасти, а не царскую службу нестиі И его не любили сол даты. Какъ черное вос поминаніе, какъ страш ное привидѣніе былъ онъ среди молодыхъ. И городскіе приказчи ки, и фабричные, и д е ревенскіе парни такъ Кн. В. А. Черкасскій. Московскій митрополитъ Филаретъ, составитель манифеста 19-го фенраля 1ВЫ юла. ,Суббота, 19-го Февраля 1911 года. ЮЖНЫЙ КРАЙ далеко отошли отъ пего, отъ его взгля довъ на жизнь, что его правда ка залась имъ страш • пой сказкой, бре домъ больного. Но по вечерамъ, лежа на койкахъ, солдаты любили слушать его раз сказы и испыты вать жуть и тре петъ встревожен ныхъ сердецъ. Иванъ Шило разсказывалъ: — А при царѣ Николаѣ Павлови чѣ, царство ему небесное, было на стоящее житье. Н а ст о я щ ій сол датъ былъ, пото м у — разумъ вко лачивали. — И тебя били? — Меня то? Да отъ тебя бы, моло- Чтеніе манифеста Съ картины Мясоѣдова. — • Помирать те- бѣ пора, дѣдъ! Такъ начинали кричать со всѣхь коекъ. И на утро мсти ли с т а р и к у за жуть вечера. Зали • вали водой его койку, подсыпали пепелъ въ его ка шу, всячески издѣ вались надъ нимъ. Ю. Волинъ. j 3 o л я . (Великому дню освобо жденія: 1і)-ю февраля 1861 іода). Четыре долгихъ года окъ уже рабо талъ въ каменолом нѣ. Цѣлые дни ле жалъ на животѣ глубоко подъ зем Объявленіе Манифеста 19 февраля въ сельской церкви. Бывшіе крѣпостные подносятъ хлѣбъ-соль Царю- Освободителю. кососъ, мокренько осталось, если бы тебя да въ такую передѣлку!.. Тоже разговариваетъ!.. Да знаешь ты, со сунъ, сколько на моей спинѣ палокъ гуляло, и розогъ и шпицрутеновъ?.. То- то!—внушительно прибавлялъ Иванъ Шило. Оживлялся, вставалъ и въ ка комъ-то почти пьяномъ восторгѣ про должалъ: — Положатъ, это, на землю, спу стятъ шаровары, посадятъ на ноги одного, ’на спину другого. Выстроится вся рота и запоютъ: Ты не пьянствуй, не воруй, Ты не лги и не плутуй. Ж арь его, жарь его, жарь его! Ты присягу принималъ, Крестъ святой ты цѣловалъ. Ж арь его, жарь его, жарь его! — И жарили? — Жарили! Ой, какъ жарили! — И не обидно было? — Чего? Обидно? Ишь-ты!.. Отле жишься, пойдешь къ командиру: Покорнѣйше благодарю, ваше благоро діе, за науку!.. — Ну те къ дьяволу!—выругается кто-нибудь. И долго молчитъ палата въ жут комъ раздумьи. — Дѣдъ, а дѣдъ! — Ча го тебѣ? — А барщину помнишь? Д ѣдъ оживлялся. — А самъ то я кто? Развѣ не му жикъ? Самого-то меня баринъ въ солдаты забрилъ… — И хорошо было? — А, ты думаешь, плохо? Подъ бари номъ жили! Надежно было! И былъ хрестьянинъ степенный, смирный былъ, битый былъ—не то, что нонѣшній… Хорошо было. И долго говорила* Иванъ Шило о прошломъ. — Ну те къ лѣшему! — Будетъ! — Дрыхни, старый чортъ! лей, окруженный мракомъ и, вмѣсто солн ца глядѣлъ на суровыя каменныя гро мады, нависшія надъ головою, и долбилъ киркой. Часто осколки камня, попа дали ему въ глаза, часто обрушивавшаяся глыба задѣвала его, часто приходилось работать лежа въ водѣ, появляющейся вдругъ нежданно негаданно. Утромъ, когда просыпался онъ, первое ощущеніе, кото рое испытывалъ, была ноющая боль во всемъ тѣлѣ; вечеромъ, уставши до изне моженія, онъ засыпалъ, съ ужасомъ ду мая, что завтра опять начинать сначала. Сухопарый, тощій, съ красными воспа ленными глазами, полуоткрытымъ ртомъ, впалой грудью, постоянно вздрагивающій отъ кашля -онъ страшенъ былъ, до ужа са страшенъ, точно ходячая смерть Четы ре года онъ проработалъ здѣсь вдали отъ солнца, вдали отъ родной деревни, близ кихъ своихъ. И только по ночамъ снились ему: вольный просторъ полей, прекрасныя, залитыя солнцемъ рѣки, з е леный лѣсокъ и огромный вѣтвистый дубъ, попъ которымъ сидѣли, обнявшись, онъ съ бѣлокурой голубоглазой дворовой о ,4 ЮЖНЫЙ КРАЙ Суббота, 19-го Февраля 1911 гола дѣвкой Маришей, фаворит кой помѣщика, его властели на, когда онъ накрылъ ихъ. Какъ дикій звѣрь налетѣлъ на нихъ тогда помѣщикъ и сталъ хлестать его арапни комъ до тѣхъ поръ, пока онъ лишился сознанія… Ма- риши больше онъ никогда не видалъ и никогда не узналъ, что сталось съ ней, любимой, за которую жизнь бы отдалъ. Его держали двѣ недѣли подъ замкомъ въ подвалѣ помѣщичьяго до ма, потомъ помѣщикъ объ явилъ ему, что на всю жизнь отсылаетъ его сю да—камни дробить. И его увезли… А передъ тѣмъ онъ былъ любимцемъ своего по мѣщика, актеромъ былъ въ его театрѣ, и помѣщикъ неоднократно обѣщалъ по слать его въ Москву—учить ся, а потомъ на волю от пустить. — У тебя талантъ есть, —говорили ему гости-помѣ щики… Можетъ, и арти стомъ когда-нибудь станешь. А хозяйскій племянникъ—-студентъ, пріѣзжавшій къ нимъ на каникулы, чи талъ ему про Ломоносова и пояснялъ: — Такимъ же, какъ ты, былъ… А чѣмъ сталъ—писателемъ великимъ… И въ мечтахъ рисовалось ему свѣтлое будущее… Разъ вздумалъ онъ бѣжать отсюда, но его сейчасъ же поймали, жестоко из били. Съ тѣхъ поръ онъ сталъ кашлять и угасать, таялъ, какъ свѣчка… — Никогда не уйти… до смерти… всю жизнь,—думалъ въ отчаяніи. — И глаза есть, а, словно, слѣпой, и ноги есть, а, словно, не мои… И не уби валъ никого, не грабилъ—а словно пре ступникъ самый лютый… На милость онъ не разсчитывалъ ни сколько. Его помѣщикъ деспотомъ былъ: суровый, непреклончый, „желѣзной дуби ной’1 его прозывали. — Хоть бы на денекъ, на два… Только другой жизнью пожить,.. Хоть бы передъ смертью на полчасика—на волю,-—меч талъ онъ… Полчасика посидѣть на тра вушкѣ, на родинѣ, на солнышкѣ—дерев ню свою увидѣть, и умереть… Но сейчасъ же на смѣну приходила же стокая мысль: — Ничего не будетъ. Тутъ и умрешь… До смерти, вѣдь, сосланъ. И вдругъ сюда проникла вѣсть о близившемся освобожденіи. Неизвѣстно, какъ проникла, и стала упорно держаться. И онъ ожилъ сразу. И онъ сталъ мень ше чувствовать, какъ ныло тѣло его, какъ болѣла грудь. И сталъ лихорадочно ждать. Сразу повѣрилъ, что день освобожденія придетъ. И звалъ его, и молилъ небо, чтобы дожить. И шепталъ постоянно въ экстазѣ: — Солнышко родное увижу… На трав кѣ посижу въ лѣсу подъ деревомъ—въ прохладѣ—такъ хорошо такое счастье!… Но однажды, во время работы, мечтая о свободѣ, онъ не замѣтилъ, какъ отдѣ лилась огромная глыба камня и нава лилась на него… Черезъ нѣсколько часовъ его вытащи Торгъ крѣпостными. Съ картины Зайцева. ли изъ-подъ осколковъ съ распластаннымъ черепомъ и изуродованнымъ, окровав леннымъ лицомъ, Онъ дождался освобожденія. А черезъ мѣсяцъ пришло 19 февраля. Прошло двадцать лѣтъ… Глубоко – глубоко подъ землей, въ одной шахтѣ работалъ рослый, коре настый мужикъ Антипъ. Цѣлые дни онъ лежалъ на животѣ на черномъ уголь номъ пластѣ, окруженный мракомъ, и вмѣсто солнца глядѣлъ на еле мерцаю щій сквозь желѣзную сѣтку огонекъ лам почки и долбилъ киркой… Часто осколки угля попадали ему въ лицо, часто при ходилось работать лежа въ водѣ, появляю щейся вдругъ нежданно-негаданно. Мощно взмахивалъ онъ киркой, съ си лой ударялъ ею, и куски угля отвалива лись и съ трескомъ падали внизъ. Каж дый день онъ просыпался съ мыслью: — Еще мѣсяцъ-другой и заработаю на избу. Поженимся и заживемъ, какъ бары. И мечталъ о своей невѣстѣ, которую покинулъ ужъ около года. Красивая дѣв ка его невѣста. Красивая, веселая, хохо тунья и баловница. Тяжко было разста ваться, трудно приходилось спервоначала, но потомъ попривыкъ. Теперь уже скоро… И онъ грезилъ о своей невѣстѣ, о род ной деревнѣ, о свѣтломъ, голубомъ не бѣ, яркомъ солнышкѣ, зеленой травкѣ, — теперь, вѣдь, такъ рѣдко онъ выхо дитъ на верхъ. И постоянно повторялъ: — Скоро уйду!.. Скоро уйду!.. И отъ такихъ мыслей радостно стано вилось на душѣ. И день за днемъ считалъ. А иногда приходили мысли о прошломъ. Шестнадцать лѣтъ было ему, когда пришла воля. Съ тѣхъ поръ только и вздохнулъ. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ онъ съ сво имъ отцомъ работалъ на помѣщичьей мельницѣ. Съ восьми лѣтъ таскалъ уже кули съ мукой, чинилъ плотину, ссы палъ зерно… Покоя не зналъ совсѣмъ. Помѣщикъ, которому‘принадлежали они, былъ жестокій скупецъ. На него работали, не зная отдыха. Мать Антипа послѣ того, какъ родила его, черезъ три дня послѣ родовъ выкаты вала съ другими бабами изъ помѣщичьяго погреба бочку съ сельдями, надорва лась и умерла… И Антипъ не зналъ никакихъ радостей. И солнце ему было не солнцемъ, и вмѣсто неба онъ видѣлъ постоянно толь ко обсыпанныя мукою дос ки. И тѣло его постоянно ныло отъ побоевъ. И теперь, лежа цѣлые дни на черномъ угольномъ пла стѣ глубоко подъ землей, онъ содрогался, вспоминая дѣтскіе годы, безсолнечные, безнадежные. Здѣсь, оку танный мракомъ, онъ жилъ мечтами о будущемъ, и тог да на душѣ его было свѣт ло, тогда мракъ озарялся лучезарнымъ солнцемъ, и онъ шепталъ: — Скоро, скоро… уйду… — Воленъ съ собой дѣ лать все, что хочу… Хочу—- работаю, хочу—завтра въ деревнѣ буду… Какъ я хочу… — Вотъ она, воля.., И подъ землей, и въ темени, и безъ солнышка,— а воля… В. Унковскій. Харьковъ. Типографія «Южнаго Края». Сумская ул., д. А. А. Іозефовича, No 13. Это было… Это было Полстолѣтія назадъ: Солнце воли освѣтило Окна хмурыхъ избъ и хатъ, Оросивъ лицо слезою Жданной радости, мужикъ Сталъ предъ новою стезею Силой гордою великъ. Счастью не было границы, Грезамъ не было конца; Былъ вольнѣй онъ вольной птицы И… наивнѣе птенца. Послѣ долгой, темной ночи, Послѣ стона и цѣпей, Свѣтъ ловили жадно очи, Улыбалась ширь степей. Но не долго счастье длилось: Все темнѣло на душѣ. Раемъ сердце истомилось Съ милой волей въ шалашѣ; Утопали въ горѣ грезы, За бѣдой бѣда неслась, Горькій смѣхъ звучалъ сквозь слезы, Пѣсня больше не лилась; Сталъ смотрѣть онъ изъ оконца Покосившейся избы, Сталъ онъ ждать большого солнца— Человѣческой судьбы… И тянулись дни за днями, Такъ прошло не мало лѣтъ, Все подернулось тѣнями… Солнца-жъ жданнаго все нѣтъ… О, когда-бъ оно скорѣе Надъ избой его взошло,— Стало-бъ всѣмъ тогда свѣтлѣе, И отрадно и тепло. Ѳ. М.