Ілюстрований додаток до номеру газети “Южный Край”. Щотижневе видання.
ЮЖНЫЙ КРАЙ ЭСКИЗЫ. I. Ея вальсъ. До четырехъ часовъ я на службѣ. День у меня .начинается всегда оди наково. Сквозь сонъ слышу стукъ въ дверь. Это—будятъ меня. Я встаю, торопливо одѣваюсь, умываюсь… Еще болѣе торопливо пью чай… А потомъ до четырехъ часовъ, сту ча на машинкѣ, говоря банальныя скучныя фразы, банально улыбаюсь… Я даже не тружусь посмотрѣть въ зеркало на свое усталое лицо. Не хо чется поправлять ни волосъ, ни ко стюма. Не для кого… Какъ неинтересны для меня эти лю ди, такъ неинтересна и я для нихъ… Въ полчаса пятаго я дома, ѣмъ свой обѣдъ и смотрю на часы… Собствен но говоря, я знаю, что раньше полча са седьмого онъ не придетъ, но уже въ пять часовъ какое-то странное, лег кое волненіе охватываетъ меня. Мнѣ тяжело такъ сидѣть и ждать. Я бы съ удовольствіемъ ушла побродить по улицамъ, чтобы скоротать время, но боюсь опоздать. Если онъ уйдетъ назадъ, не заставъ меня. Если потомъ не придетъ и завтра, и послѣзавтра. Что я буду дѣлать? Вѣдь, въ концѣ концовъ, я же люблю его. Онъ для меня необходимъ, какъ воздухъ… Для меня, несчастной, одинокой, старѣющей дѣвушки. И я всегда жду его, не переступая порога своей комнаты. Я оправляю разъ пять свою прическу, иной разъ даже перечесываюсь, желая придать себѣ болѣе интересный видъ. Знаю, что все это напрасно, но не могу. Ка кая-то тайная надежда теплится въ душѣ. А вдругъ онъ замѣтитъ… Вдругъ у него раскроются глаза… Вѣдь, мо жетъ же это быть… Сажусь за піанино и нервно беру томящіеся, грустные аккорды. Потомъ начинаю ходить изъ угла въ’уголъ. То и дѣло взглядываю на часы, при слушиваюсь къ каждому звуку. На конецъ, въ передней раздается его голосъ и его обычное покашливанье. Онъ пришелъ… Всегда онъ ступаетъ немного тяжело, и доски корридора, мнѣ кажется, вздрагиваютъ подъ нимъ. А, быть можетъ, это дрожитъ мое сердце… Онъ входитъ и говоритъ, цѣ луя мнѣ руку: — Свѣжая ны іче погода… Ночью будетъ морозъ… Ніи что-нибудь въ томъ же духѣ… Потомъ, улыбаясь своей грустной и доброй улыбкой, заботливо освѣдом ляется о моемъ здоровьѣ и разска зываетъ какія-нибудь новости города… Потомъ мы садимся пить чай. Это са мое хорошее время. Мы не торопимся. Иногда читаемъ что-нибудь вмѣстѣ, иногда онъ разсказываетъ что-нибудь. Но о ней онъ за чаемъ никогда не говоритъ ни слова… Эго послѣ. — Какъ уютно у васъ, дорогая моя, —замѣчаетъ иногда онъ. —Вы знаете, если бы не вы, я не зналъ бы, какъ мнѣ жить. Я не жилъ бы, хотя мнѣ надо жить для матери. И еще разъ цѣлуетъ мнѣ руку. Самоваръ около лампы съ голубымъ абажуромъ долго мурлычитъ свою пѣсню и затихаетъ. Затихаетъ и наша бесѣда. Дѣлается грустно. Эта грусть какъ будто наполняетъ собою всю комнату, и я читаю ее такъ ясно въ чертахъ его лица… Я. В. Кучеровъ. Членъ Государственнаго Совѣта отъ Харьковской губерніи. Скон чался 11 ноября. Наконецъ, онъ поднимаетъ на меня глаза и проситъ нерѣшительно. — Дорогая! Сыграйте, пожалуйста. Прошу васъ… — Хорошо. Я уменьшаю свѣтъ лампы, чтобы сгладить контуры предметовъ, и под хожу къ піанино. Вообще, я люблю музыку и умѣю играть. Но при немъ какъ-то особенно выразительна и нѣж на моя игра. Иногда я импровизирую, охваченная настроеніемъ, и въ полу мракѣ комнаты рождаются и умира ютъ незаконченныя, ласковыя мелодіи. И такъ каждый вечеръ. # * * И каждый вечеръ я съ тоскою слышу… — Дорогая, теперь… ея вальсъ… Пожалуйста… — Хорошо… И я играю ея вальсъ, любимый вальсъ его покойной жены, мечтой и печалью о которой онъ полонъ до сихъ поръ. Я играю его. И какъ больно, какъ тяжело мнѣ его играть… — Еще, еще… пожалуйста—проситъ онъ. — Хорошо… Бѣгутъ звуки. И обоимъ намъ хо чется плакать. Онъ сидитъ недалеко отъ меня, попрежнему опустивъ го лову, и думаетъ. Конечно, ему вспо минаются тѣ вечера, когда этотъ вальсъ играла она… другая… покой ная его жена и моя лучшая подруга… — Маша… Маша—шепчетъ онъ ея имя… — Вы знаете—говоритъ онъ потомъ вполголоса—вотъ это мѣсто она осо бенно любила. Дѣйствительно, удиви тельно красивое мѣсто. Помню, разъ мы ходили гулять. Такой хорошій ве сенній былъ вечеръ. Еще Маша на рвала цѣлый букетъ раннихъ цвѣтовъ и одинъ вколола мнѣ въ петлицу… Такъ радостно было… И, вотъ, мы вернулись домой. Сѣла она за рояль… Сыграла… съ чувствомъ, съ большимъ настроеніемъ сыграла… И вдругъ мы слышимъ… За окномъ… — Браво!.. Браво… Мегуі… — И цѣлый, знаете, дождь цвѣ товъ посыпался къ намъ въ комнату. Мы съ Машей бросились къ окну… Еще помню, столкнулись, и она себѣ немного ушибла локоть… Но уже ни кого не было… Очевидно, молодежь проходила и заслушалась… А локоть пришлось свинцовой йримочкой ле- чить… Да… Онъ улыбается, задумывается на секунду, потомъ продолжаетъ глуше и тише… — Собственно, я не знаю, чѣмъ я такъ провинился, за что я такъ нака занъ… И Маша… Почему взяли у нея ея жизнь? Она такъ любила жизнь, была такая веселая, счастливая, здоро вая… Это возмутительно… Почему жи вутъ никому ненужные, несчастные, обездоленные, одинокіе… — Какъ я,—рыдаетъ у меня въ гру ди… — А умираютъ тѣ, кому надо жить… Ахъ, какъ тяжело, какъ больно… До рогая! Пожалуйста, еще разъ Машинъ вальсъ… — Хорошо… И опять я играю его… И жуткое чувство ненависти къ покойницѣ вдругъ набѣгаетъ на душу… Почему, почему такъ?.. Я борюсь съ этимъ чувствомъ, но оно душитъ меня… И, вотъ, руки безсильно застываютъ на клавіатурѣ, и я плачу… Плачу неслышно, незамѣтно и неза мѣтно утираю слёзы… — Вы устали?—раздается его озабо ченный голосъ. Ну, будетъ… Спасибо вамъ, дорогая, за Машинъ вальсъ. II. Весенній дождь. Лежу среди густой цвѣтущей чере мухи. Надо мной ж}жжатъ пчелы и стрекочутъ, рѣя въ ароматномъ возду хѣ, стрекозы. Лежу на пледѣ, а подъ головой, вмѣсто подушки, ученая книга. — Очень научная и скучная, какъ говоритъ Лизочка. Пришелъ сюда заниматься, но про челъ двѣ страницы, а, перейдя къ третьей, заглядѣлся на стрекозъ, а по томъ въ голову, вмѣстѣ съ дремотой, пришла идея, что хорошо толстую кни гу положить подъ голову… Сами собой закрылись глаза и… — Что это такое? Стрекоза… Кто-то отважно разгуливаетъ по мо ей щекѣ. Не открывая глазъ, звонко хлопаю себя и обшариваю все свое лицо… Нѣтъ ничего. Но едва я рѣшаю Суббота, 21-го ноября 1909 года. ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ No 9845. ,10 ЮЖНЫЙ Н Р А Й. Суббота, 21-го Ноября 1909 года. К ъ 75-п ѣ т і ю Кіевскаго университета. Н. М. Цытовичъ. Ректоръ университета св. Вла диміра въ Кіевѣ. I Университетъ св Владиміра. Фасадъ по Б. Владимірской улицѣ въ Кіевѣ. задремать, снова что-то ползетъ по щекѣ, около уха и щекочетъ кожу. Пріоткрываю правый глазъ… Ахъ, это Лизочка водитъ травинкой, улы баясь и поеживаясь отъ удовольствія. Чтобы увеличить ея удовольствіе, бью себя еще разъ и еще, точно не пони маю, въ чемъ дѣло, а затѣмъ ловлю руку Лизочки и цѣлую… — Ахъ, противный!—пробуетъ оби дѣться она… — Я думалъ—стрекозу поймаю, такъ наугадъ схватилъ и… — И что?—у нея вопросительно при поднимаются кончики верхней губки. — И, конечно, хотѣлъ проглотить обидчицу… Хвать, это ваша рука… При шлось поцѣловать… — Ха, ха, ха!…—смѣется Лизочка… — Ха, ха,—вторю ей я… — Однако, вы хорошо занимаетесь. А все еще ворчите, что мы вамъ мѣ шаемъ… — Кто это? — „мы“. — Да, вотъ… Ну, я, напримѣръ… Принимаю серьезный видъ и говорю съ упрекомъ. — Лизочка!… Вы же знаете, что не можете мнѣ помѣшать. Ну, скажите, когда я вамъ говорилъ это… Когда?.. Я гляжу ей прямо въ глаза… Лизочка смущается и отворачивается отъ меня… Я беру ея обѣ руки… — Ахъ, Лизочка, Лизочка—бормочу я… Почему вы… Но она вдругъ вскакиваетъ и воскли цаетъ, хлопая въ ладоши… — Ахъ, дождь, дождь!… Я, вѣдь, и пошла искать васъ, чтобы предупре дить… Смотрите— туча… И… вотъ кайля… и еще капля… Дождь, дождь!… Взглядываю на небо. Дѣйствительно, тучка, словно бѣлый клубъ сбитыхъ сливокъ (Лизочкино сравненіе), плава етъ надъ нами, окаймленная безоблач ной синевой… Тучка и солнце… Дождь и радость… Когда это можетъ быть, какъ не вес ной?… — Еще три капли—говоритъ Ли зочка.—Бѣжимъ. — Куда? — Домой… — Нѣтъ. Въ бесѣдку… Она смотритъ на меня съ нѣкото рымъ недовѣріемъ. Потомъ рѣшается. Г О Р Е . (Carte postale). Такъ странно было: вчера все тем ное, мокрое, зябнущее, а сегодня бѣ лое, нѣжное, трогательное въ своей недолговѣчности. Вѣдь, снѣгъ снова растаетъ… это первый снѣгъ… Ада смотрѣла на улицу, забывая ру кодѣліе. Ныло сердце. Послѣ безсон ной ночи, въ головѣ пустота, неяс ность. Безпокойно ждала мать. Ее по звали къ нижнимъ квартирантамъ. Еще на разсвѣтѣ тамъ суетились, пе редвигали мебель, хлопали дверями. Неужели получена телеграмма? Однако, не вздрогнула, не закрыла лицо руками, какъ дѣлала это поза вчера, третьяго дня. Будь, что будетъ. Даже нѣтъ, просто не было мыслей. Ледъ, холодъ въ душѣ. Мысленно перенеслась въ нижній этажъ. Тамъ три комнаты. Нарядныя, уютныя, съ цвѣтами и роялемъ. Двѣ женщины, сестры. Красивыя, глупыя, лѣнивыя. Встаютъ поздно, ѣдятъ цѣ лый день, сплетничаютъ. Сплетничаютъ съ восторгомъ, захлебываясь, разгора ясь, сплетничаютъ виртуозно. Носятъ пышныя, безвкусныя платья, любятъ романы, оперетку, и, когда проходитъ мимо оконъ мужчина, провожаютъ его любопытнымъ взглядомъ. Высказыва ютъ предположенія, смѣются. Зубы ровные, хищные, ротъ такой спокой ный, чувственный, безъ единой склад ки горечи. Вечеромъ сестры уѣзжаютъ куда-нибудь, чаще въ гости, а, вер нувшись, засыпаютъ спокойно и не видятъ сновъ. А если и увидятъ, то больше насчетъ съѣдобнаго:—„Я се годня малину ѣла“,—„а мнѣ тортъ Ивановъ поднесъ”. Такъ живутъ въ нижнемъ этажѣ двѣ женщины, но есть еще третій человѣкъ, къ нимъ при частный, имъ близкій, хотя теперь онъ далеко. Человѣкъ этотъ—мужъ старшей сестры, адвокатъ Плещеевъ, и работаетъ онъ бѣшено, 1 не по си ламъ, чтобы два милыхъ созданія спа ли крѣпко, безъ сновъ. Теперь забо лѣлъ. Тяжко. Можетъ-быть, не вста нетъ. Заболѣлъ въ столицѣ, тамъ и слегъ, но къ нему не ѣдутъ ни жена, ни свояченица, такъ какъ есть теле графъ и русское словечко—„обой дется”. И объ этомъ человѣкѣ, одинокомъ, больномъ, несчастномъ, думала Ада. И думы были тревожны, пугливы, му чительны. Вспоминала… Короткія, рѣдкія встрѣчи. Съ его стороны сухія, вѣжливыя фразы, уста лый взглядъ… скользнули раза два участливыя ноты, но такъ… еле за мѣтно. Возможно, ихъ совсѣмъ не бы ло. Просто почудилось. Съ ея сторо ны—молчаливое, тайное обожаніе. Въ груди трепетало, рвалось и несмѣло молило что то необъятно большое, яр кое, выстраданное, и потухало безъ от вѣта. Ему ничего не сказала. Да и что сказать? Любитъ?.. Ну, да, да, любитъ безумно, отчаянно, любитъ до боли, но, вѣдь, чужого, несвободнаго. Дру гой отданъ, и та, другая, дороже для него всего на свѣтѣ. Жалости попро- сить?Быть-можетъ,и попросила бы, если бы вѣрила, что откликнется. Утѣша лась:—„живу въ одномъ городѣ, ды шу однимъ воздухомъ, вижу, слышу… Суббота, 21-го Ноября 1909 года. ЮЖНЫЙ КРАЙ. 11 это-ли не счастье?”—Сама не бы ла избалована. Жизнь устроилась «удно, скучно. Въ дѣтствѣ суро вый отчимъ, гнетъ матери, по томъ гувернантство, наконецъ, •амужество. Мать теперь, по прежнему, всѣмъ распоряжается, мужъ поглощенъ службой. И ко гда пришла любовь, несчастливая, но яркая, покорилась ей съ во сторгомъ. А въ томъ, что была тайна, молчаніе, мука и безна дежность, находила^свою жуткую радость. Потомъ онъ уѣхалъ въ столи цу. Начала ждать. Вотъ такъ са- дилась^къ окну, вышивала или нязала и ждала. „Черезъ три мѣ сяца вернется”. И чувствовала себя дѣвушкой. Когда же онъ заболѣлъ—не повѣрила. Не могла повѣрить. Придумывала тысячу предлоговъ приходить къ его же нѣ, даже по нѣсколько разъ на день. Узнавала каждую мелочь, ■блѣднѣла до губъ при видѣ почтальона, не ѣла, не пила, не замѣчала ничего окружающаго. И только не плакала. Молчала. Но въ конецъ, смерть, не вѣрила. И дни тянулись годами. Хлопнула дверь на парадномъ. Мать вернулась. Слышно, какъ взволнованно распоряжается. — Глаша… завтракъ готовьте скорѣе… сейчасъ квартирантки придутъ. Ада замерла. И знаетъ—горе, и не знаетъ. Къ сердцу прилило что-то жуткое, темное, страшное. Засосало. Боль такая, что крикнуть хочется. И знаетъ—горе, и не знаетъ. Несчастіе, Адочка… Плещеевъ скончался. Дочь глянула на старческое, озабо ченное лицо прямо, не дрогнувъ. — Умеръ? — Да, ночью… сейчасъ Лидія Пе тровна на вокзалъ ѣдетъ… телеграм му на разсвѣтѣ получили… шумъ-то подняли… это онѣ укладывались… — Телеграмму получили? — Ахъ, Боже мой, ну, да… какая ды безтолковая, Ада.,. Онѣ у насъ сейчасъ кофе напьются… имъ, вѣдь, -бѣдняжкамъ не до того… вотъ горе-то… Суетилась. Ада молчала. Къ рукодѣлію склони лась. Лица не видно. Чистую скатерть постлали, новый сервизъ. Побѣжала Глаша за масломъ и сухарями. Мать кидала сѣрыя, притворныя слова. Всѣ люди смертны… ничего не подѣлаешь… смиряться нужно… вонъ Адочка иногда капризничаетъ, а стря сись бѣда… — Ты отчего это зеленая сидишь? .Мигрень? — Да, мама… — Ты будь съ Лидіей Петровной поласковѣе… вдова теперь… У нея доброе сердце… Въ ушахъ Ады шумъ… всю кача етъ… Сонъ или явь? Гдѣ же она, въ самомъ дѣлѣ? Ахъ, да, въ столовой, за рукодѣліемъ… Только бы не зары дать… только бы не крикнуть… Онъ умеръ… умеръ… Т. е. какъ умеръ? Да нЬтъ его, нѣтъ въ цѣломъ мірѣ… нигдѣ не отыщешь… никогда… — Ада, я думаю, для завтрака до статочно… кофе, сыръ, масло… или закуски раскупорить? — Не знаю. Мать разсердилась. — Да тебя, положимъ, не спраши вай… ничего не знаешь… Чужая. Правда. Вотъ это правда. Здѣсь она чужая. Звонокъ. Глаша метнулась. За нею старая барыня. Она очень растрогана. Ада поднялась. Упаду?.. Нельзя па дать. Нѣтъ, не упаду. Вдова пришла. Е г о вдова. Она одна имѣетъ право кричать, биться, рыдать—ее никто не осудитъ. Она одна. Лидія Петровна заплакана, напудре на. Свѣжее платье, свѣжая прическа. Не забыла подушиться. Сестра груст С М В с ь. Конкурсъ мужей. Въ Чикаго недавно состоялся кон курсъ мужей. Почетный призъ былъ присужденъ С. В. Ваннестрану, 30- лѣтнему джентльмену, женатому съ 1900 г. Этотъ образецъ мужа только въ нѣсколькихъ пунктахъ побилъ вто рого конкуррента. Вотъ часть много численныхъ добродѣтелей, доставив шихъ ему голубую ленту: „У него пре красное настроеніе за завтракомъ; онъ предоставляетъ своей женѣ пол ную свободу въ веденіи хозяйства; онъ заявляетъ, что его жена лучше готовитъ, чѣмъ его мать; онъ точенъ въ часѣ обѣда; онъ любезенъ, какъ С. И. Тимашевъ. Новый министръ торговли и промышленности. на. Еще въ свѣтломъ. Темнаго нѣтъ. — Ада Николаевна! Обнялись. У вдовы мелкія сле зинки. Кого жаль? себя, покой наго? — Боже, такое несчастіе… ужас но,—стонетъ сестра. Ада бормочетъ что-то невнят ное. Ея мать вытираетъ глаза. Вдова плачетъ нѣсколько минутъ. Сморкается, кашляетъ, нюхаетъ спиртъ. Боится, что ей будетъ нехорошо въ поѣздѣ. Сѣли къ столу. Глаша вошла— ушла. Лицо почтительно-скорб ное. Дамы, кромѣ Ады, гово рятъ вполголоса. Словно по койникъ здѣсь, въ домѣ. Раз сказываютъ подробности его смерти. Воспаленіе легкихъ. Если бы не переутомленіе, истощеніе, возможно, поднялся бы. Теле грамму вторично прочли. — Я совсѣмъ голову поте ряла,—шепчетъ Лидія Петровна, я на ногахъ не стою. По ея словамъ, имъ придется жить въ Петербургѣ. Послали разсыльнаго взять билеты и отправить багажъ. Ада смотритъ на ?нихъ. Онъ умеръ въ полночь. Что было съ нею, въ полночь? Ничего особен наго. Вернулась изъ оперы. Мужъ шутилъ… просилъ воло сы заплести въ косу… —-Ты на Маргариту похожа.—По томъ ласкалъ… Охъ, пошлость, гнус ность, бездна!… И не болѣло сердце?… Не болѣло. — Адочка, очнись,—говоритъ мать, Лидія Петровна спрашиваетъ. Что спрашиваетъ? Отвѣтила на удачу. Наконецъ, сестры поднялись. Снова вдова слегка плакала, снова мать Ады утѣшала. — Никто, какъ Богъ… все въ ру кахъ Божьихъ? Въ передней Лидія Петровна до бавила: — Тетя Маша хочетъ вѣнокъ при слать, а я совѣтую къ веснѣ… тогда и памятникъ уже будетъ. Мать провожаетъ на лѣстницу, Ада возвращается. Кругомъ все такъ просто, обычно… Недопитый кофе, бѣлая скатерть, крошки… Тикаютъ часы. А за окномъ снѣгъ. Анна Маръ. — Ну, хорошо, въ бесѣдку… А дождикъ уже шумитъ по деревь ямъ и листьямъ. Капли падаютъ чаще и чаще… Лизочка впереди, я за ней съ пледомъ и съ научной и скучной книгой. Она оглядывается на меня и хохо четъ. Какой смѣшной… Для эффекта я роняю научную и скучную книгу у самаго порога бесѣдки… — Ха, ха, ха!…—Смѣется Лизочка и спотыкается о порогъ. Я подхватываю ее за руки… — Но… строго говоритъ она. — Лизочка!.. — Но… пустите!… — Лизочка!… Лизочка краснѣетъ, потомъ блѣднѣ етъ и уже не протестуетъ… Боже, какъ я люблю ее въ этотъ мигъ, когда мы рядомъ, близко, близко опускаемся на скамейку бесѣдки… Дождикъ барабанитъ по крышѣ ея и крупными, тяжелыми каплями пада етъ съ вѣтвей сирени около насъ. Но мы не замѣчаемъ дождя… Мы ничего не замѣчаемъ… П. УІозановъ. Альб. Гюйо. Авіаторъ, производившій опытные по леты въ С.-Петербургѣ и Москвѣ. ,12 ЮЖНЫЙ КРАЙ. Суббота, 21-го Ноября 1909 года въ обществѣ, такъ съ отдѣль ными лицами; онъ прекрасный судья женской красоты; у него великолѣпный характеръ; онъ больше любитъ свой домъ, чѣмъ клубъ“. Прикованный къ стЬнЬ Рафаэль. Извѣстно, что съ давнихъ поръ особенно цѣнныя книги, находя щіяся въ библіотекахъ, прикрѣп ляютъ цѣпочками къ шкафамъ. Этотъ обычай по совсѣмъ дру гимъ поводамъ нашелъ себѣ по слѣдователя въ лицѣ директора болонскаго „Эрмитажа”. Онъ приказалъ одну изъ лучшихъ картинъ Рафаэля, „Св. Цецилія”, запереть въ желѣзный ящикъ со стекляннымъ верхомъ и цѣпями приковать къ стѣнѣ. Очень мно го лѣтъ передъ этой картиной сидѣлъ одинъ художникъ и съ неутомимымъ терпѣніемъ копиро валъ это произведеніе искусства, и это было причиной необыкно венныхъ средствъ предосторож ности, предпринятыхъ директо ромъ галлереи. Послѣдній, на за данный ему однимъ корреспон дентомъ вопросъ по поводу это го, отвѣтилъ: „Вы видите вонъ того стараго художника? Цѣлыхъ 40 лѣтъ онъ занятъ копировані емъ этой картины и, благодаря исключительному сосредоточенію всего своего вниманія на одной этой работѣ, дошелъ до та кого совершенства въ воспроизведеніи каждой черты, оттѣнка и всѣхъ мель чайшихъ особенностей, что теперь ве личайшій знатокъ Рафаэля не былъ- бы въ состояніи отличить копіи отъ оригинала. Поэтому легко понять, по чему мы приковали цѣпями къ стѣнѣ произведеніе великаго художника”. Анекдотъ о князѣ Ито. Князь Ито, недавно убитый въ Хар бинѣ, принадлежалъ къ числу лицъ, изо всѣхъ силъ стремившихся открыть Японію для западной цивилизаціи. Ито вмѣстѣ съ нѣсколькими друзья ми отправился въ Европу для изуче нія мѣстной цивилизаціи, что япон скіе фанатики сочли за измѣну отече ству. По возвращеніи ихъ въ Японію фанатики нѣсколько разъ пытались раздѣлаться съ ними. Разъ вечеромъ, когда Ито было 25 лѣтъ, онъ сидѣлъ у одной своей прія тельницы, гейши, вдругъ передъ до момъ раздался крикъ толпы: „Смерть Ито!” Гейша не растерялась. Она от крыла люкъ и заставила своего дру га спрятаться въ подполье Потомъ на люкъ она поставила ванну и на полнила ее водой. А когда толпа съ угрозами ворвалась въ домъ,—она на шла только одну дѣвушку, которая раздѣвалась передъ ванной. Когда враги ушли, Иго могъ бѣжать. Впо слѣдствіи, находчивая гейша, спасшая ему жизнь, сдѣлалась княгиней Ито. Честный воръ. Въ Одессѣ годъ назадъ у ялтинска го жителя К. украли часы. Спустя не дѣлю по пріѣздѣ въ Ялту, г. К. полу чилъ изъ Одессы за подписью нѣко его С-ва письмо, въ которомъ авторъ чемъ въ вечернихъ кушаньяхъ соли больше, въ разсчетѣ на бо лѣе пьянаго посѣтителя. Пиво вредно, главнымъ образомъ, по тому, что въ него кладется много соли для возбужденія жажды. Слѣдуетъ припомнить, что алко голикъ не можетъ пить безъ; „со лененькаго”. Алкоголь и соль— друзья. Соль, накопляясь въ ор ганизмѣ, влечетъ за собою, кро мѣ того, ранній склерозъ. А дѣ ти, которымъ даютъ много соли, умственно слабѣютъ, и всѣ ихъ способности скоро тускнѣютъ, а здоровье расшатывается. Въ вагонЬ японской жел. дороги. доводилъ до свѣдѣнія г. К., что часы его въ Одессѣ похитилъ онъ, „такъ какъ вынужденъ былъ на это крайне тяжелыми обстоятельствами”. Ha-дняхъ, по словамъ одесскихъ га зетъ, г. К. получилъ изъ Ростова-на- Дону посылку въ 200 рублей. Вскрывъ ее, г. К. былъ пораженъ: въ роскош номъ бархатномъ футлярѣ онъ нашелъ не только свои часы, но и массивную золотую цѣпочку къ нимъ, съ слѣдую щею запискою: „Возвращаю похищен ные невольно у васъ часы и, въ видѣ процентовъ, цѣпочку, которую прошу принять на память обо мнѣ. Обстоя тельства мои улучшились. Быть мо жетъ, скоро побываю у васъ лично, поблагодарю васъ и попрошу проще нія за причиненное вамъ огорченіе. С. С-въ”. Вредъ отъ соли. Многіе думаютъ, что необходимо со лить пищу, чтобы помогать слюноотдѣ ленію и перевариванію. Докторъ Би зонъ, знаменитый спеціалистъ по фи зіологіи внутреннихъ органовъ, утверж даетъ, что соль скорѣе вредна, чѣмъ полезна, и во всякомъ случаѣ ничего нельзя ѣсть слишкомъ соленаго. Вся кій излишекъ соли влечеть за собою серьезныя болѣзни. И безъ того соль входитъ въ составъ всѣхъ органиче скихъ тѣлъ. Обиліе соли уменьшаетъ выдѣленіе железъ. Пересолъ приво дитъ къ тому, что въ организмѣ на копляется вода, а это крайне вредно. Вызывая жажду, соль порождаетъ пьянство. Въ ресторанахъ потому вред но обѣдать, что въ нихъ пища пере саливается съ тѣмъ, чтобы заставить посѣтителей пить больше вина; при Новое о насѣкомыхъ. Какъ есть различныя катего ріи мыслящихъ существъ, так-ь есть и различныя формы мыш ленія. Умъ у человѣка одинъ, а умъ у животныхъ уже другой, и рѣшительно отличается отъ этихъ обоихъ умовъ—умъ насѣкомыхъ. Профессоръ Гарвей въ своемъ послѣднемъ трудѣ приходитъ къ заключенію, что нельзя провести ни малѣйшей параллели между нервной системой насѣкомыхъ и позвоночныхъ животныхъ; точно также не имѣютъ ничего общаго ихъ органы чувствъ съ нашими. На самомъ дѣлѣ, органы чувствъ у насѣкомыхъ очень мало из вѣстны; но уже то, что извѣстно, позволяетъ о нихъ судить и разсматривать ихъ подъ совсѣмъ другимъ угломъ зрѣнія, чѣмъ су дили до сихъ поръ. У насѣкомыхъ глаза иные, и видятъ они совсѣмъ не то, что видимъ мы; глаза у нихъ многогранные. Трудно представитъ себѣ, что и какъ они восприни маютъ своими глазами. Нервная цѣпъ ихъ составлена изъ двухъ узловатыхъ ниточекъ, и развѣ похожа она на нашъ спинной мозгъ? У насѣкомыхъ нѣтъ вкуса и едва-ли есть обоняніе, органъ осязанія у нихъ тоже слабо развитъ. Но зато они обладаютъ какими-то дру гими чувствами необыкновенной остро ты, которыхъ мы совершенно лишены – Человѣческій умъ чуждъ уму насѣко маго, которое руководится опытомъ, пріобрѣтеннымъ всею расою, всѣмъ видомъ, а не отдѣльною личностью; у насѣкомыхъ, прежде всего, нѣтъ инди видуальности. Трудъ Гарвея, отказывающій въ умѣ пчеламъ и муравьямъ, любопытенъ. Можно пожалѣть, что авторъ не со бралъ никакихъ положительныхъ дан ныхъ.” Типографія и фото-цинкографія ..Южнаго Края*4, Сумская ул., д. А. А. Іозефовича.